Красный стакан - [4]

От станции её подвёз до посёлка старик Федосеев, человек угрюмый, но представлявшийся ей в этот мягкий розовый вечер необыкновенно уютным. Он кого-то отвозил и собирался ехать обратно, ну и чего ж было её не взять. Её все тут любили. Уютно, мягко ступала старая лошадь Сивка, уютно было приближаться к даче, и только одно её тревожило: красный стакан. Этот плоский кругляш, при встряхивании стремительно превращавшийся в толстостенный, надёжный, прозрачно-алый сосуд, жёг ей карман платья. Оно тоже было красным, но иначе красным. Его не надо было брать. Она теперь словно взяла душу лётчика Потанина и за неё отвечала. Пока она ехала, ей стало казаться совершенно невозможным, что она уйдёт от Аркадия, куда-то увезёт Светлану, будет ждать лётчика из его Заполярья. Она окончательно вернулась в колею, и дорога, по которой везла их Сивка, была знакомая и родная, хотя жили они тут всего две недели. Она скучала по Аркадию, словно рассталась с ним не утром, а неделю назад. Ей хотелось кормить ужином Светлану. Чтобы всё это получилось и дальше не надо было ничего выбирать или менять, требовалось немедленно принести жертву, отдать что-то, и Маруся достала из кармана красный кругляш.

— Федосеев, — сказала она, — смотри, какая техника! Как ты это говоришь? Наука всё превзошла!

Она тряхнула плоскую красную вещь, и получился стакан.

— Ничего, — сказал Федосеев без выражения. Он бормотал себе под нос про то, что строят новую дорогу к посёлку, а где строят? Не там строят! Дорогу надо прокладывать там, где раньше лежала колея, где люди протоптали, иначе по ней езды не будет.

— Ты смотри, — продолжала Маруся, — вот так её в карман положить можно, а так раз — и водку пить!

— Смотри ты, — равнодушно заметил Федосеев.

— Ты бери, бери, мне ещё дадут, — настойчиво сказала Маруся. — Бери, попьёшь водки когда-нибудь, друзьям своим покажешь.

И старик Федосеев, кивнув, равнодушно опустил редкую дорогую вещь в необъятный карман, где кроме махорочной трухи наверняка лежало много ещё таких же чудесных вещей, содержащих чужие души, и каждая душа была в этом кармане в совершенной безопасности. Может быть, в этом и заключается тайна чудесной долгой жизни лётчика Потанина, который не погиб даже тогда, когда все его товарищи и большая часть инструкторов погибли ещё до войны, всё из-за разных случайностей, в разных полётах, а он прошёл войну и умер в безвестности, когда у страны уже были совсем другие герои. Аркадий сам ушёл от Маруси спустя два года к редакторше своей новой книжки, а Маруся вышла замуж за врача и умерла в эвакуации от туберкулёза. Светланка же выросла большая и никогда ничего про красный стакан не узнала.

Когда Маруся пришла домой, Аркадия со Светланой ещё не было. Ключ висел на гвозде у двери. Маруся встревожилась. Чёрт его знает, куда он, больной, потащил ребёнка. Ей невыносимо было сидеть в пустом доме, который медленно мерк и остывал после жаркого дня, и не хотелось палить керосин. Она влезла по приставной лестнице на крышу, где лежала давеча сколоченная Аркадием вертушка. Сколотить сколотил, а прибить не успел, она их со Светланой согнала с крыши. Молоток и два гвоздя по-прежнему лежали тут же. Надо было что-то сделать, чтобы они скорей вернулись, и Маруся, сама себя ругая, стала приколачивать вертушку. Ровно в момент, когда она затрещала под ветром, на повороте дороги показались уже едва различимые в сумерках Аркадий со Светланой.

Светлана первой увидела мать на крыше и побежала к ней с писком. Маруся толком не разглядела, что у неё было в руках, и только потом обнаружила, что Светлана тащит явно блохастого котёнка, подобранного бог знает где.

— Мы тебя простили! — пищала она. У них всегда всё было продумано. Она не успела начать ругать их за котёнка, а они уже простили её, и теперь она опять выходила одна против них двоих, и притом виноватая.

— Признавайтесь, где вы были, пыльные люди, — сказала Маруся устало.

— Мы тебе принесли средство, — сказал Аркадий. — Важное средство. Оно сделает так, что мыши не будут больше бить посуду. Ведь это мыши, да?

— И склеить можно! — заорала Светлана, действительно убеждённая, что склеить можно всё.

Аркадий подошёл к Марусе ближе и стал долго смотреть таким особенным писательским взором, какого она терпеть не могла. Взор ей как бы говорил, что за этот день, проведённый врозь, они что-то важное поняли и всё у них теперь пойдёт замечательно. Для рассказа, который он собирался написать, всё, может быть, так и было, но в жизни, в которой Маруся понимала больше, чем все они, было совершенно иначе. Но она не стала ему ничего объяснять, улыбнулась в ответ и стала стелить постель.

— Ну вот, — сказал Аркадий, беря на руки Светланку. — И жизнь, товарищи, была совсем хорошая.

Но понимал: не совсем, далеко не совсем.

Впрочем, рассказ он уже придумал.