Красный сокол - [8]

Самовар почти остыл. Мать налила четвертый. Ворчливо застрекотала свое, наболевшее за все годы лихолетья:

— У-у, ненасытная утроба. Когда тебя Бог образумит? Большой, а ума с наперсток. Весь в отца-расстебая. Бросил дом на произвол судьбы, и будь здоров. Выкручивайся как хочешь.

Ваня скривился:

— Холодный. Треба подогреть. — Пустился на хитрость: — Я сбегаю на двор, позову Семена. — И вылез из-за стола.

Мать взорвалась не на шутку:

— Ах, паразит! Не выйдет! Так ты будешь пить до вечера: наливать да выливать. Пей, не отходя от самовара! Должен же быть предел желанию!

Пить расхотелось.

Предел. Что это такое? Впервые он услышал это слово. И, не осознавая смысл его до конца, понял: все. Кончился праздник утробы. День опять завершится думой о новых способах добывания пищи.

Глава 3 Ум и сила

Безотцовщина — что палка о двух концах. С одной стороны понуждала самостоятельно заботиться о себе, не надеяться на дядю, а с другой — учила здраво осознавать ущербность чувств полусиротского существования, а потому и высоко ценить отца после его возвращения к детям.

Отсутствие главного кормильца семьи подстегивало к смелости и дерзости при изыскании источников питания. Подножный корм стал основным средством пополнения витаминной недостаточности.

Летом братья охаживали все доступные в округе деревья шелковицы, лесные угодья по берегам Луги, терновники, заброшенные сады и подворья, а зиму переживали подачками деда по материнской линии, очень благоволившего к ребятам. Богатый набор фруктов, потребляемых часто в недозрелом виде, да тыквенная каша на пшенке, порой замешанная и на макухе, помогли сохранить мальчикам отменное здоровье, несмотря на постоянное недоедание.

В эти трудные годы не раз приходилось отстаивать свою независимость от посягательств старших ребят на добытые трофеи, будь то «цацки», по выражению матери, всегда хранимые в кармане, или лакомые кусочки от свадебных пиршеств и воровских набегов на сад.

Чаще всего покушались на его добычу те, кто не знал его силу и норов, надеясь на легкий успех, но получали такой отпор, что потом их гонора хватало только на то, чтобы издали угрожать и обзывать несуразными словами, которые отскакивали от Ваниного добродушия, как горох от стены. Пацанва помоложе тянулась к нему по законам дружбы с младшим братом, чувствуя силу и благородство, не способные обидеть слабого. Сверстников привлекала не столько сила его, сколько изворотливость ума по части обнаружения вожделенной жратвы.

Однако, в один прекрасный день эта необходимость повседневно заботиться о хлебе насущном отступила на задний план: нашелся отец. Правда, лишь для того, чтобы забрать сыновей в другую семью. Ребята от этого нисколько не огорчились. Главное — батяня с ними, а остальное — трын-трава. Досадную ущербность перед другими мальчишками, хвастающими своими отцами, как рукой сняло.

По совету отца Ваня записался в школу фабрично-заводского обучения под другой фамилией.

Дело в том, что Ваня до десяти лет вообще нигде не учился. Не до учебы было без отца в голодные годы после Гражданской смуты. Если не считать кузницу по соседству с домом, где мастерил всякие привлекательные штуковины дед Федор, на плечах которого держалась и многодетная семья Артема Бабенко. Самая старшая дочь Аня была под стать Ивану: симпатичная, добрая, не гнушающаяся никакой черновой работы и готовая кинуться в огонь и воду по знаку своего кумира, в которого тайно была влюблена с детских лет.

После того как отгремела братоубийственная война, два закадычных друга, ушедшие в Армию Буденного: Артем и Евграф вернулись в Луганск. Евграф не стал объявляться, как Бабенко, скрытно ушел к другой женщине, решив не связываться больше со своей больно сварливой супругой. Но она разыскала его, пытаясь вернуть в лоно семьи загулявшего мужа. Не вышло. В итоге бывшие супруги мирно «поделили» сообща нажитых четверых детей поровну. Старших сыновей — Ивана и Семена — Евграф забрал к себе, а девочки остались при матери.

К моменту развода как раз и случилась беда, которая чуть было не повернула судьбу подростка в другую сторону. Иван, выросший, по существу без отца сформировался в маленького предводителя дворовой шайки и возомнил себя народным мстителем. Крепко обидевшись на богатея, у которого батрачил по просьбе матери с малых лет, чтобы как-то прокормиться, поджег конюшню, где ему не раз доставалось на орехи за промахи по уходу за животными. Привычную трепку, тем более — за дело, можно было стерпеть, как терпел до этого. Но самолюбие окрепшего атамана таких же обездоленных войной подростков на этот раз дало осечку. Выросшее чувство достоинства оказалось слишком грубо задето выпадом в адрес, в общем-то, благодушного парнишки.

— Неуч! Скотина! Ты не получить своего недельного пайка до тех пор, пока не научишься ломить шапку передо мной за милостыню, которую ты не заработал. — Плеть хозяина, стегнувшая по плечам, не так вздыбила мальчугана, как эти унизительные слова при сверстниках, пришедших к нему «на работу».

Поздно вечером он пробрался в примыкавший к дому сарай скорняка, благо собаки его признали и не тронули. Сарай, набитый сеном, шкурами и всякой рухлядью, загорелся не сразу, и поджигателю удалось ускользнуть с места преступления незаметно. Но хозяин вычислил злоумышленника, так как Ваня не явился на «работу» на следующий день, и затеял против него судебное дело. Слух об этом «красном петухе» дошел до Евграфа. Чтобы скрыть следы классового преступления, когда еще по инерции действовало правосудие кошелька, отец забрал сына от матери и записал на фамилию в честь деда Федора. Так эта фамилия и закрепилась за Иваном. Особенно после того, как его пристроили на паровозостроительный завод подручным к другу отца, слесарю Федорову. Так впервые он был засекречен своим отцом.