Красный снег - [50]

— До Нового года, бают, надо б их усмирить, — ответил казак охотно.

«Говорит, сволочь, как о сезонной работе», — подумал Вишняков, а вслух спросил:

— Черенков где сейчас?

— Этого не знаю. Вчера у Литвиновой со штабом гуляли… И верно, пробовал я ихнюю самогонку — чистый дурман. Сразу, слышь, будто и не берет. А потом — в голову лупит. Ноги еще ничего, шевелятся. А голова как чугунок со вчерашней кашей…

— Сегодня ж где был Черенков? — прервал его Вишняков.

— Не могу знать… Табак, должно, подмешивает, подлая баба.

— Та-ак, — протянул Вишняков, озабоченно морщась. — Отпустим мы тебя. — Он выразительно посмотрел на Сутолова: — Укажешь ему дорогу, как проехать на Чернухино. Проскакал ты от нее далеко — оказался в десяти верстах от Казаринки… Передашь своим, что задержала тебя охрана интендантской службы, подчиненной самому атаману Войска Донского генералу Каледину…

Андрей Попов с трудом взобрался на высокого, длинноногого дончака и весело вскричал:

— Напужали вы меня крысами, чад вам в голову! — и поскакал в направлении, указанном Сутоловым.

— А ведь убить могут дурака, — промолвил хмуро Сутолов. — Так и не будет знать, за что помер.

— Попутает он пока их этим интендантством, — сказал Вишняков.

Помнить надо — калединцы стояли под самой Казаринкой. Может, хромы и дурашливы, как Андрей Попов, но все же — воинская часть. В скорое наступление не собираются — не способны. А к Новому году или чуть раньше — выступят. Войны не миновать.

15

Утро начиналось трудно, как всегда зимой. Перед рассветом особенно черно темнели тени. Голые деревья, как заморенные длинной ночью сторожа, окаменело дремали. Вдруг на востоке показалась слабая золотистая полоса. Потом медленно проступило сияние голубого неба. Оно подсветило хребты торжественно плывущих облаков. С ними спорили белые, похожие на дым горящей сосны, облака пара, поднимающегося над террикоником. Тяжелые и неподвижные, они как будто были сродни медлительному утру.

Аверкий рябой привел Сутолова во двор варты еще затемно. Сотника не звали, вошли в сарай без него: Аверкий опасался, как бы не вышло чего худого, — кажется, местного сотник уложил.

Он подсветил шахтеркой. Розоватый свет, как сукровица, полился по сурово сморщенному лицу убитого, по рукам со скрюченными пальцами, по новой ворсистой шинельке и добротно сшитым солдатским сапогам.

— Узнаешь? — спросил Аверкий, боязливо покосившись на Сутолова.

Густые брови Петра дрогнули. Он вырвал из рук Аверкия лампу и подсветил лицо.

— Я и смотрю, знакомый будто, — бормотал Аверкий, переминаясь с ноги на ногу. — А того и не подумал сразу, что Григорий Петрович, братуха твой… Значит, коня норовил увести… А на кой ляд ему конь понадобился?

Сутолов не слушал Аверкия. Он держал лампу за кольцо. Рука то поднималась, то опускалась, выдавая волнение.

— Конечно, неизвестно, откель явился и каким путем шел в поселок, — говорил Аверкий, боясь, что наступит вдруг тишина. — Сотник застал его в сарае. Скорее всего, мог пройти по пустырю. А к пустырю — ашнадцать дорог, на которую попал, та и его… Я говорю о том, что со всякой стороны мог войти в поселок. Знал ведь…

Не посмотрев на Аверкия, Сутолов вернул ему лампу.

— И гляди, наповал, с одного выстрела, — продолжал Аверкий, беря лампу. — Видать, мастак по этому делу…

Сутолов отвернулся от убитого. «Неужто не пожалеет?» — подумал Аверкий, удивляясь его каменной сдержанности.

— Когда случилось?

— Сразу после полуночи. Новая смена пошла в шахту, и — выстрел… Откуда, думаю? Тебя-то я видал, как с вечера на пост собирался. А другому, думаю, кому стрелять?..

— Что еще заметил сотник?

— Настаивает — конокрад.

— Может, и конокрад, — хмуро сказал Сутолов. — Скажешь, пускай придет в Совет.

Он круто повернулся и вышел из сарая.

— Может, счас с ним поговорить? — спросил Аверкий, забегая вперед. — Все ж не чужого тебе человека шлепнул…

— Потом разберемся, — сквозь зубы процедил Сутолов и пошел со двора ровной, твердой походкой.

Аверкий отстал. Сдвинув шапку с запотевшего лба, он провел по нему рукавом и перекрестился. Оглянулся на дверной проем сарая. Поставил лампу на снег, достал кисет и, собираясь закурить, долго свертывал цигарку дрожащими пальцами. Случайно взгляд его упал на светящуюся лампу. В воздухе посерело, огонек все же отбрасывал кроваво-красное пятнышко на белый сугроб. Аверкий ковырнул сапогом пятнышко, подумав, что это кровь. Краснота не исчезала. Ему стало жутко среди пустого широкого двора, переходящего в выгон, за которым чернели низкие полуземлянки, еще не сбросившие с себя ночной жизни.

— Караулишь кого? — услышал он голос Петрова.

Аверкий вздрогнул от неожиданности.

— Со смены? — спросил он.

— Черт поймет, откуда… Сидели глядели, как немец насос устанавливал на отливе. Башковит, гад! Пужануло сразу сажней на десять. А потом разладилось…

— Мда-а, — неопределенно протянул Аверкий, не понимая, о каком насосе речь.

Заступив на дежурство в отряд, он почти сутки не был в шахте. Да и не шла сейчас на ум шахта.

— Старый насосик откинул, поставил новый. Пока возились, воды в забоях и вовсе прибыло. На Восточном — по коленки бродили. Лиликов темнее тучи. Алимов аллаху молится. А зануда немец на них и глазом не ведет. Очками блестит, как сова полуночная…