Красный сфинкс. Голубка - [24]

— Сын короля Генриха Четвертого.

— И госпожи Жаклины де Бёй, графини де Море.

— Это странно, — пробормотал молодой человек.

— Странно или нет — тем не менее, это так.

На миг воцарилось молчание; потом, к великом удивлению метра Солея, не обращая внимания на крики: "Куда вы? Куда вы?", молодой человек отстранил поварят и служанок, загородивших внутреннюю дверь, вошел в зал, где находились только капуцин и Этьенн Латиль, подошел к раненому и кинул на стол кошелек, судя по изданному им звуку, основательно наполненный.

— Этьенн Латиль, — сказал он, — это на ваше лечение. Если вы выживете, то, как только вас можно будет перенести, велите доставить вас в особняк герцога де Монморанси на улице Белых Плащей; если вам суждено умереть, умрите с верой в Господа, в мессах за спасение вашей души недостатка не будет.

Когда молодой человек приблизился, раненый приподнялся на локте и, словно при виде призрака, застыл безмолвно, вытаращив глаза и раскрыв рот.

Потом, когда молодой человек отошел, Латиль прошептал:

— Граф деМоре!

И он снова упал на стол.

Что касается капуцина, то он, как только лже-Жакелино сделал первые шаги по залу, надвинул на лицо капюшон, словно боясь, что молодой человек его узнает.

VIII ЛЕСТНИЦЫ И КОРИДОРЫ

Выйдя из гостиницы "Крашеная борода", граф де Море, чье инкогнито нам нет больше нужды сохранять, спустился по улице Вооруженного Человека, свернул направо, пошел по улице Белых Плащей и постучал в дверь особняка герцога Генриха II де Монморанси; особняк имел два входа: один с улицы Белых Плащей, другой — с улицы Сент-Авуа.

Без сомнения, сын Генриха IV был вполне своим человеком в доме: едва он вошел, как юный паж лет пятнадцати схватил канделябр с четырьмя рожками, зажег свечи и пошел впереди.

Принц последовал за ним.

Апартаменты графа де Море находились во втором этаже; паж зажег в одной из комнат два канделябра, подобных первому, потом спросил:

— Будут у вашего высочества какие-либо приказания?

— Ты занят сегодня вечером у своего господина, Галюар?

— Нет, монсеньер, я свободен.

— Хочешь пойти со мной?

— С огромным удовольствием, монсеньер.

— В таком случае оденься потеплее и возьми плащ поплотнее: ночь будет холодная.

— Ого! — воскликнул юный паж, приученный своим хозяином, усердным посетителем дамских салонов, к подобным приятным неожиданностям. — Кажется, мне надо будет стоять на страже?

— Да, и на почетной страже: в Лувре. Но, слушай, Галюар, никому ни слова, даже твоему хозяину.

— Само собой разумеется, монсеньер, — с улыбкой отвечал мальчик, приложив палец к губам, и повернулся, чтобы уйти.

— Подожди, — сказал граф де Море, — у меня есть для тебя еще несколько распоряжений.

Паж поклонился.

— Ты сам оседлаешь лошадь и сам вложишь в седельные кобуры заряженные пистолеты.

— Одну лошадь?

— Да, одну: ты сядешь на круп позади меня. Вторая лошадь может привлечь внимание.

— Приказания монсеньера будут выполнены в точности.

Пробило десять часов; граф, прислушиваясь, считал звенящие бронзой удары.

— Десять часов, — сказал он, — это хорошо; ступай, и чтобы через четверть часа все было готово.

Паж поклонился и вышел, исполненный гордости от доверия, оказанного ему графом.

А граф выбрал в своем гардеробе костюм дворянина, простой, но изящный: камзол гранатового бархата и голубые бархатные штаны; воротник и манжеты тонкой батистовой рубашки были отделаны великолепными брюссельскими кружевами. Он натянул длинные, до колена, сапоги буйволовой кожи и надел серую шляпу, украшенную двумя перьями в тон костюму, то есть голубым и гранатовым, скрепленными бриллиантовой застежкой; завершила все богатая перевязь, в которую была продета шпага с эфесом золоченого серебра и стальным клинком — одновременно предмет роскоши и орудие защиты.

Затем с кокетством, естественным у молодых людей, он уделил несколько минут своему лицу: проследил, чтобы вьющиеся от природы волосы одинаково обрамляли обе его щеки, заплел косичку (ее носили на левом виске, и спускалась она до пояса), подкрутил усы, потянул эспаньолку, не желающую расти так быстро, как ему хотелось бы; затем взял в ящике кошелек вместо оставленного Латилю и, словно кошелек этот вдруг заставил его что-то вспомнить, прошептал:

— Но кто же, черт возьми, так заинтересован в том, чтобы меня убили?

Не найдя ответа на заданный себе вопрос, он после минутного раздумья с юношеской беззаботностью отбросил это воспоминание, ощупал себя, чтобы проверить, не забыл ли он чего-нибудь, бросил искоса взгляд в зеркало и спустился по лестнице, напевая последний куплет песни Ронсара, начало которой, как мы помним, звучало из его уст в гостинице "Крашеная борода":

Отправься, песенка, в полет Туда, где милая живет;

Склонись над белою рукою,

Шепни, что тяжко болен я,

Но просто вылечить меня:

Пусть на груди тебя укроет.

У дверей его ожидал паж с лошадью. Граф вскочил в седло с легкостью и элегантностью опытного наездника. Затем по его знаку Галюар вспрыгнул на круп позади. Убедившись, что пажу удобно сидеть, граф пустил коня рысью, спустился по улице Мобюе, проехал по улице Трусваш, выехал на улицу Сент-Оноре и поднялся по улице Пули.