Красный Петушок - [41]

— Но справедливые! — ответил я смело. — Вы предали нас, Иуда! Продали нас…

— Замолчите! Замолчите! — закричал он разъяренный. — Моя мать была испанка, а я верный сын святой церкви. Я служил под начальством Педро Менендэса раньше, чем вы родились, щенок! Что для меня несколько собак-гугенотов? Я считаю благом, что принимаю участие в их смерти. — Он засмеялся. — Но зачем мне оправдываться перед вами? Теперь, когда вы в моих руках, я потребую от вас некоторых сведений, которых я давно уже добивался.

— О великой тайне, которой, по вашему предположению, я должен обладать, а? — спросил я. Он не был удивлен словом «тайна».

— Которой вы обладаете, — поправил он меня. — Да, так оно и есть.

— А если я вам не дам этих сведений? Что тогда?

— Тогда вы изведаете такие пытки, что судьба бедных осужденных душ в аду покажется в сравнении с ними ложем из роз, — ответил он холодно. — А если и это не даст желаемых результатов, то у меня имеется другая идея.

При этом он бросил взгляд на место, где лежала Мария.

Я внутренне содрогнулся, но ничего не сказал. Я знал, что если он от меня ничего не узнает, то станет пытать ее в надежде, что ее страдания заставят меня сдаться. Он придвинулся ко мне совсем близко и решительно посмотрел мне в глаза. Я ответил ему таким же взглядом.

— Сведения, которые я желаю узнать, касаются того места, где спрятаны сокровища Беннони, — сказал он спокойно.

Должно быть, я посмотрел на него с таким изумлением, что он скоро убедился в моем полном и искреннем неведении и абсолютном непонимании того, о чем он говорит; в его налитом кровью глазу появилось выражение испуга, быстро сменившегося блеском необузданной ярости.

— Сокровища Беннони! — кричал он. — Мои собственные сокровища, украденные у меня так бесчестно вашим отцом! Где они?

— Вы лжете, подлец! — ответил я громовым голосом. — Мой отец…

— Ошейник, Хуан! — крикнул он одному из смотревших на нас с любопытством солдат. — Черт возьми, я не буду больше тратить времени с вами, безумный дурак! Я вырву из вас правду!

Солдат, к которому он обратился, вынул из кожаной сумки, висевшей на его поясе, тетиву и, ловко скрутив ее в петлю, позвал своих товарищей. Двое из них подбежали и заняли места около меня с обеих сторон. Они крепко держали меня за руки, в то время как первый сзади набросил мне на голову петлю, спустил ее, пока она не очутилась на глазах, и по знаку Мишеля стал ее затягивать.

— Вы ничего от меня не добьетесь, подлый убийца, — сказал я, — потому что я ничего не знаю о каких-то ваших сокровищах. Но будьте уверены, что если вы убьете меня, то найдутся такие, которые отплатят вам той же монетой, да еще и с добавкой.

— Я сделаю так, что вы будете умолять о смерти, — ответил он.

Я начал чувствовать сжавшую мою голову петлю довольно серьезно, но пока еще был в состоянии переносить эту боль. По второму знаку одноглазого беса, спокойно наблюдавшего за мною, это было повторено еще раз, после чего мой лоб, как показалось мне, был схвачен огневым кольцом; испарина покрыла мое потрясенное тело, и с большим трудом мне удалось сдержать готовый вырваться из горла крик; но я стиснул зубы и все-таки удержался. Еще знак — и опять сжатие петли. Я искренне молил Бога дать мне силы перенести эти страшные мучения, разрывающие мое тело. Мой мозг, казалось, был в огне; я испытывал невыносимые боли; колени дрожали; напряженное, свирепое лицо моего врага казалось мне громадных размеров; вопреки моему желанию стон срывался с моих губ, ноги подкосились, и я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, было уже темно. Я лежал вблизи небольшого костра, ярко горевшего во мраке ночи и освещавшего свисавшие в виде арки ветки и мягко отражавшегося на доспехах лежавших вокруг него солдат. На некотором расстоянии сидел Мишель Берр и печально смотрел на огонь; возле него стоял высокий испанец с моей шпагой в руках. Я посмотрел кругом, разыскивая Марию, и увидел ее, не совсем ясно, с другой стороны костра. Она слегка зашевелилась, и сердце мое запрыгало от радости, что она жива, так как я всего ожидал от Мишеля Берра.

Мои руки онемели от туго стягивавших их веревок, и я старался успокоить их, изменив положение. Голова болела от полученного удара и от пыток петлей. При первом моем движении Мишель Берр поспешил к тому месту, где я лежал: он стоял и смотрел на меня некоторое время, ничего не говоря, затем повернулся и отдал какое-то приказание одному из сидевших у огня солдат. Тотчас же мне принесли кусок холодного мяса и воду в кожаной чашке. Руки мне освободили и связали ноги, а я в это время с жадностью набросился на мясо и освежил водой свое пересохшее горло. Пока я ел, Мишель молча наблюдал за мной, а когда я кончил, он сел против меня.

— Давайте побеседуем, мсье де Брео, — сказал он довольно вежливо. Я хотел было ответить, но Мишель остановил меня рукой, и я стал ждать его продолжения.

— Положение вещей таково, — продолжал он, — мы взяли форт Каролина, и предали мечу всех, за исключением сорока человек, которых повесили сегодня утром…

Я вскрикнул от ужаса.

— А над ними висит объявление, — продолжал он, не обратив внимания на мой крик, — в котором наш начальник велел написать следующее: «Это сделано не французам, а лютеранам и еретикам». Некоторым удалось спастись на дырявом судне, стоявшем на реке. Остается только Мартин Белькастель, с которым я мог бы считаться: он смелый и храбрый человек и притом умный, только преимущество не на его стороне, так что я не боюсь. Как видите, вам неоткуда ждать помощи при данном положении. О Жане Рибо не может быть и речи, так как он будет уничтожен — может быть, в это время с ним уже покончили. Я уважаю ваше мужество, мсье, и не имею желания в дальнейшем мучить храброго человека. Давайте придем, как умные люди, к какому-нибудь компромиссу.