Красный отпечаток большого пальца - [40]

— Он действительно убежден, что Рубена оправдают? — Голос Джульет задрожал, она побледнела и, утратив над собой контроль, бессвязно забормотала: — Ой, какой неожиданный поворот; у меня нет слов, чтобы вас отблагодарить… Право, это так мило с вашей стороны! — Она осушила глаза платком, выдавила из себя улыбку и внезапно разразилась рыданиями.

Я почти инстинктивно привлек девушку к груди, положил ее голову себе на плечо и начал нашептывать ей слова утешения — не помню, какие именно; кажется, я называл ее своей любимой и нес другую сентиментальную чушь, совершенно неуместную в той ситуации. Через несколько минут она успокоилась, вытерла слезы, посмотрела на меня немного застенчиво, щеки ее порозовели, и она сказала:

— Мне очень стыдно за свое поведение. Пришла в чужой дом и расплакалась у вас на груди, как взрослое дитя. Наверняка никто из ваших клиентов не позволяет себе такой бесцеремонности. — Мы весело засмеялись, вновь радуясь жизни, после чего Джульет, спохватившись, посмотрела на часы: — Мы потеряли впустую много времени и теперь опоздаем к Рубену.

— Нет, успеем, — ответил я, схватил шляпу, и через пару минут мы уже ехали по Кингс-Бенч-уок.

Время от времени я поглядывал на свою спутницу: ее лицо по-прежнему светилось от счастья, глаза блестели и излучали такую нежность, что я дрожал от страсти и с трудом сдерживал волнение сердца. Мне хотелось сказать Джульет все и покончить с этим раз и навсегда: признаться, что я ее покорный раб, а она — моя богиня и королева, что никто не будет любить ее так, как я, значит, никакой другой мужчина не вправе претендовать на нее. В моей душе еще звучал голос, называвший меня клятвопреступником и предателем интересов человека, который поверил в меня, дал мне работу и приютил в своем доме, но все тише и невнятнее.

На Флит-стрит я окликнул кэб и, сев рядом с Джульет, вдруг ощутил, что голос совести стал громче и требовательнее. «Что ты вытворяешь, Кристофер Джервис? — сурово спросил он. — Ты порядочный человек или прохвост? Ты, доверенное лицо Рубена Хорнби — джентльмена, которого оклеветали и бросили в тюрьму, — строишь в своем черном сердце план, как украсть у него то, что для него, если он настоящий мужчина, дороже свободы и чести? Как тебе не стыдно! Покончи с низкими страстями, усмири свою чувственность и выполняй то, что тебе поручено».

В этот момент Джульет повернулась ко мне с вкрадчивой улыбкой:

— Что с вами, мой дорогой юрисконсульт? Вы размышляете на какую-то важную тему?

Я собрал волю в кулак, посмотрел на девушку, такую обаятельную, красивую и милую: в ее сверкающие глаза, на ее нежные щечки с ямочками, — и подумал: «Если я сейчас же не положу этому конец, я пропал». Но какая это была мука! Надеюсь, мои коллеги и наставники посочувствуют мне, прежде чем порицать.

— Ваш юрисконсульт, мисс Гибсон, — при этих словах она вздрогнула и посмотрела на меня почти с испугом, — размышлял о том, что вышел далеко за пределы своих полномочий.

— Вы о чем? — напряглась она.

— О том, что я совершил дурной поступок, разгласив вам сведения, которые мне доверили на условиях строгой конфиденциальности.

— Но вы не сообщили мне ничего особенного. Что тут секретного?

— И все-таки эта информация не для всех. Доктор Торндайк считает стратегически важным не дать стороне обвинения заподозрить, будто у него что-то припрятано в «рукаве», понимаете? Он держит в неведении даже мистера Лоули и ни разу не посвятил меня в детали расследования, и лишь мистер Энсти сегодня утром…

— Так вы раскаиваетесь, что озвучили мне точку зрения адвоката? Вы считаете, что я вынудила вас обмануть его доверие? — произнесла она без тени раздражения, но с таким достоинством, что я ощутил себя полным ничтожеством.

— Мисс Гибсон, вы совершенно меня не поняли. Я ни в коей мере не жалею, что открылся вам. Как я мог поступить иначе в сложившихся обстоятельствах? Но и вы войдите в мое положение: я взял на себя ответственность, поделившись с вами профессиональной тайной.

— Не беспокойтесь, — ответила Джульет, — я не передам ни единого слова кому бы то ни было.

Я рассыпался в благодарностях и тут же детально рассказал ей о визите мистера Энсти, не упустив даже курьеза с сигарой.

— Разве сигары доктора Торндайка так плохи? — удивилась она.

— Нет, но они своеобразны: трихинопольские, с обрезанными кончиками. Вообще-то мой друг воздержан в удовольствиях и позволяет себе сигары лишь изредка. Обычно он предпочитает трубку, но после тяжелой работы, в праздники или по случаю торжеств балует себя трихинопольскими и курит самые лучшие, какие только удается достать.

— Даже великие люди имели свои слабости, — мудро изрекла Джульет, — но мне жаль, что я лишь сейчас узнала об увлечении доктора Торндайка. В свое время мистеру Хорнби доставили большой ящик трихинопольских сигар с обрезанными кончиками, и дядя говорил, что они очень качественные. Однако он не любитель этого сорта: попробовал одну сигару, и она ему не понравилась. В итоге ящик перекочевал в комнату Уолтера: ему все равно, что курить.

Так мы коротали путь, перескакивая с одной банальной темы на другую, и каждая последующая была еще менее значимой, чем предыдущая. Я нервничал и никак не мог выбрать правильную манеру поведения: то ради поддержания беседы болтал всякую ерунду, пускаясь в ненужные подробности, то впадал в противоположную крайность и надолго умолкал, становясь почти замкнутым. Мало кто позавидовал бы мне: я разрывался между любовью и долгом и загонял свои чувства вглубь.