Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда - [130]

Реальное Сопротивление многоцветно: от коммунистов до правых националистов. Но ДВИ предписал — что логично в условиях военного времени — живописать его как единый, надпартийный, одноцветный (или бесцветный) фронт абстрактных патриотов. Если экранная Россия декоммунизировалась, то Сопротивление деполитизировалось.

Партийность его бойцов обозначена лишь однажды, причем речь шла о Сопротивлении антикоммунистическом. «Четники» (1943) воспели в духе вестерна сербских монархистов, воевавших с партизанами Тито (однако же пользовавшемуся англо-американской поддержкой) ожесточеннее, чем с немцами, и их лидера — генерала Драголюба «Драже» Михайловича. Фильм этот прежде всего анекдотичен. Четники (о чем знал весь мир) в основной своей массе носили бороды, усы и волосы, нестриженные в знак траура по своей родине. На экране же скакали на выручку крестьянам, взятым в заложники, гладко выбритые герои во главе с 41-летним красавцем Филипом Дорном в роли 50-летнего бородача-очкарика Михайловича.

Коммунисты блюли принцип «стерильности» Сопротивления так строго, что выводили из себя даже цензоров ДВИ. Фильм «Снова вместе в Париже» (1942) коммуниста Дассена (среди сценаристов — Марк Конелли) они разгромили в пух и прах. За исключением гестаповцев, возмущались контролеры, все немцы — от аристократичного коменданта Парижа до последнего безымянного пехотинца — галантны и дисциплинированны. Не показаны коллаборационисты, хотя всем известна роль пятой колонны в крушении Франции. Не показана нищета, в которую оккупанты ввергли Париж, — в фильме он по-прежнему элегантный. Вообще, о том, что Франция оккупирована, можно догадаться лишь по полотнищам со свастикой и по тому, что наглые немки без очереди покупают тряпки в модных бутиках, оттесняя несчастных француженок.

Самая принципиальная претензия к фильму, снятому коммунистом, слово в слово повторяет претензии коммунистов к голливудскому кино о нацизме: в фильме нет отчетливого противопоставления нацистской и демократической идеологий.

Я специализировался на дерьме. ‹…› Я не понимал, что делаю, и, да простит меня Бог, мне было наплевать. ‹…› Фильм с Джоан Кроуфорд был подлянкой Джо Манкевича. Предполагалось, что фильм с Джоан в роли героини французского Сопротивления сделает Джо. Джо ушел в кусты, сказав: «Я буду продюсером. Пусть это снимает парнишка». Я помню, как неделю за неделей пытался организовать обсуждение сценария с Джоан и студийными менеджерами, потому что сценарий был совершенно бессмысленным. Наконец мы собрались, и единственная вещь, которую мы обсуждали на этом совещании, — это каким образом нам одеть Кроуфорд, когда она обеднеет от собственной щедрости и все отдаст Сопротивлению, чтобы не разочаровать ее поклонников. — Дассен.

Как на партсобрании, разносу подвергся даже Таттл, далеко не рядовой партиец: в его нью-йоркском доме проходили секретные встречи ЦК. В партии он, значит, был на хорошем идеологическом счету, а вот БГК счел его «Счастливчика Джордана» (1942) безыдейным.

Мелкий рэкетир и дезертир Джордан едва не попал в сети вербовщиков шпионского подполья. Но, когда нацисты избили старушку-попрошайку, в которой Джордан обрел воображаемую мать, он прозрел и помог ФБР. Таттл, постановили в БГК, продемонстрировал узость взглядов, уклонился от разоблачения нацистской идеологии: что, если бы шпион не избил бабушку, герой изменил бы родине?

Таттл в очередной раз доказал, что режиссер-коммунист и коммунистический режиссер — не всегда одно и то же, а в Голливуде — всегда не одно и то же. Ту же сюжетную механику он использовал в «Предрассветном часе» (1944). В детстве герой стал пацифистом, случайно застрелив на охоте собаку. Пока его брат и друзья дрались в небе Англии, он уклонился от армии, женился на шпионке и попал во вражеские сети. А затем прозрел, убил жену, раскаялся в пацифизме и ушел на фронт.

* * *

Я был в смокинге и черном галстуке-бабочке. Раздались аплодисменты. Это позволило мне как-то собраться с мыслями. Когда шум поутих, я произнес лишь одно слово: «Товарищи!» — и зал разразился хохотом. Выждав, пока прекратится смех, я подчеркнуто повторил: «Именно так я и хотел сказать — товарищи!» И снова смех и аплодисменты. Я продолжал: «Надеюсь, что сегодня в этом зале много русских, и, зная, как сражаются и умирают в эту минуту ваши соотечественники, я считаю за высокую честь для себя назвать вас товарищами». Началась овация, многие встали. — Чаплин.

Голливуд опасливо пробовал на вкус страшное слово «товарищ»: оказалось, что произнести его вслух не так уж и страшно, но не многие на это решились.

«Нежный товарищ» — так прямо и назывался фильм Дмитрика 1943 года по сценарию Трамбо. Но даже они позаботились о лингвистическом алиби. «Товарищ» в названии — вовсе не то, о чем вы подумали, а цитата из стихотворения Стивенсона, так обращавшегося к жене. Подразумевалось, что американки — такие же нежные товарищи ушедших на фронт мужей.

Четыре героини ради экономии решали жить своеобразной коммуной. Иной идеологии, кроме идеологии верности своим мужчинам, иного пафоса, кроме пафоса женской доли, в фильме не было. Однако сама идея коммунального проживания не могла не насторожить тех, кто, как Айн Рэнд, считал, что любое проявление коллективизма и солидарности — покушение на индивидуалистический американизм.