Красный Марс - [33]

Но судьба распорядилась так, что стратосферная погода Марса была стабильной, и они по-прежнему проходили «мантру», которая на деле оказалась восемью минутами грохота, тряски и спертого дыхания. И тем не менее Майя не могла припомнить часа, который тянулся бы так долго. Датчики показывали, что главный тепловой щит нагрелся до 600 градусов Кельвина…

А затем вибрация прекратилась. Грохот умолк. Они выскочили из атмосферы, проскользнув около четверти планеты. Затем сбросили порядка 20 000 километров в час, а температура теплового щита выросла до 710 градусов Кельвина, вплотную приблизившись к предельной. Однако метод сработал. Все успокоилось. Они снова оказались в невесомости, сдерживаемые ремнями своих кресел.

Было ощущение, будто они полностью остановились и парили в совершенной тишине.

Они неуверенно отстегнулись и, словно призраки, взмыли в прохладный воздух. Слабый шум продолжал отдаваться у них в ушах, подчеркивая наступившую тишину. Они разговаривали слишком громко, пожимали друг другу руки. Майя, оторопев, не понимала, что ей говорили, — не потому что не слышала, а потому что не обращала внимания на смысл слов.

Двенадцать невесомых часов спустя новый курс привел их к периапсиде[20] в 35 000 километров от Марса. Там они быстро включили основной двигатель, повысив скорость примерно на сто километров в час, после чего их снова потянуло к Марсу, по эллипсу, который должен был вернуть их в предел пятисот километров от поверхности. Они вышли на орбиту Марса.

Продолжительность полета по эллиптической орбите планеты составляла один день. В следующие два месяца компьютеры должны были так управлять двигателями, чтобы постепенно придать их курсу форму окружности и перейти на орбиту Фобоса. Но группа высадки должна была спуститься задолго до этого, пока перигей[21] находился близко.

Они свернули тепловые щиты и вышли в купол-пузырь посмотреть на открывшийся вид.

Когда они находились в перигее, Марс заполнял бóльшую часть неба, словно они пролетели над ним на высотном воздушном судне. Теперь можно было ощутить глубину долин Маринер, как и высоту четырех крупнейших вулканов — их плоские вершины появлялись над горизонтом задолго до того, как в поле зрения попадали окрестности. Вся поверхность была усеяна кратерами. Круглые углубления имели ярко-оранжевый цвет, чуть более светлый, чем окружающая местность. Вероятно, из-за пыли. Невысокие и неровные горные хребты были темнее, их ржавый цвет перемежался с черными тенями. Но и светлые, и темные цвета лишь немного отличались от всепроникающего ржаво-оранжево-красного, в который были окрашены каждая вершина, кратер, каньон, дюна и даже неровный кусок пыльной атмосферы, видимый высоко над яркой кривизной планеты. Красный Марс! Он ошеломлял, завораживал. Этого нельзя было не ощутить.

Они проводили за работой долгие часы — и эта работа, наконец, была настоящей. Корабль предполагалось частично разобрать. Основной корпус в конечном итоге планировалось поставить на орбиту близ Фобоса как средство для аварийного возвращения.

Но двадцать резервуаров с внешней стороны центрального вала нужно было отсоединить от «Ареса» и превратить в транспортные средства для высадки на поверхность планеты, которые смогли бы вместить колонистов группами по пять человек. Первый модуль предполагалось выпустить, как только он будет откреплен и подготовлен, поэтому они работали в открытом космосе посменно круглые сутки. Колонисты приходили на ужин утомленными и голодными, вели громкие разговоры; тоска от долгого пути, казалось, была забыта.

Однажды ночью Майя вплыла в ванную перед сном, ощутив напряжение в мышцах, которые не давали о себе знать несколько месяцев. Рядом с ней переговаривались Надя, Саша и Илья Зудов, и среди теплых русских разговоров она внезапно осознала, что все счастливы, — они были в конечной стадии предвкушения, которое длилось в их сердцах по полжизни, а то и с самого детства.

А теперь Марс вдруг расцвел перед ними, будто нарисованный ребенком цветными карандашами, — то большой, то маленький, то снова большой, то опять маленький. Будто игрушка йо-йо, он неясно вырисовывался перед ними во всем своем громадном потенциале — tabula rasa, чистый лист. Чистый красный лист. Все что угодно могло случиться, все что угодно было возможным — в этом отношении в последние несколько дней они обладали совершенной свободой. Свободой от прошлого, свободой от будущего, невесомые в своем теплом воздухе, парящие, будто духи, готовые воплотиться в материальном мире… Майя увидела в зеркале кривую ухмылку в зубной пасте на своем лице и ухватилась за поручень, чтобы удержаться на месте. Она подумала, что они могут больше никогда не почувствовать такого счастья. Красота давала надежду на счастье, но не была счастьем сама по себе, и предвкушаемый мир зачастую оказывался богаче настоящего. Но кто знал, как сложится в этот раз? Возможно, в этот раз им повезет.

Она отпустила поручень, выплюнула пасту в пакет для жидких отходов и вплыла в коридор. Будь что будет, своей цели они уже достигли. И заработали хотя бы право на то, чтобы попытаться.