Красный газ - [80]

Возле здания нашего управления милиции стояла, как и положено, дежурная милицейская «Волга». Я не стала заходить в управление, чтобы выяснять у дежурного по городу, под каким предлогом Худя получил у него милицейский «газик». Мне было безразлично, дал ему Худя служебное «требование-заявку» на автомобильный транспорт или просто пару осетров.

Я рывком открыла дверцу дежурной «Волги». В машине сидел водитель – старшина Крылов, тот самый дядя Коля, который 9 декабря вез меня в уренгойский аэропорт, в командировку в лагерь № РС-549. За четыре года моей работы в уренгойской милиции я наездила с этим дядей Колей столько, что могла не церемониться с ним. И вообще я ведь уже была в Уренгое – на своей территории!

– Дядя Коля, привет! Пойди доложи дежурному по городу, что я взяла машину на двадцать минут. Ничего не спрашивай, мне срочно нужно, я за нее отвечаю! Ну, живо, живо! – Я чуть не силой вытолкала дядю Колю из машины, заняла его место за рулем и тут же дала газ. В салоне было тепло – дядя Коля никогда не выключал двигатель «Волги» и обогрев салона. По рации кто-то из патрульных милиционеров срочно вызывал «скорую помощь» в рабочее общежитие номер 7.

«Очередная пьянка с дракой», – подумала я мельком и, на полном ходу свернув за угол, чуть не врезалась в городской автобус. Мелькнуло орущее лицо водителя, я вильнула рулем, потом – еще один поворот, и я оказалась во дворе местной школы. Ученики второй смены были на занятиях, двор школы был пуст – как раз то, что мне было нужно.

Я взяла микрофон рации. Собственно, из-за этой рации я высадила дядю Колю из машины. Теперь предстояло главное. А полет из Салехарда в Уренгой, разговор с майором Громовым в КГБ и допрос администратора «Полярной» – это были только цветочки. Я вздохнула полной грудью, как перед прыжком в воду. Затем нажала кнопку на микрофоне, перевела рацию на «передачу» и сказала:

– Худя! Худя! Я – Анна! Я – Анна! Худя! Я – Анна! Я в Уренгое! Отвечай! Отвечай, умоляю! Перехожу на прием!

Я переключила рацию на прием, но вместо Худи в потрескивающем эфире рации прозвучал негодующий голос дежурного по городской милиции капитана Шевцова:

– Ковина, это что за штуки?! Зачем ты взяла машину? И какого Худю тебе надо?

– Борис Маркович, милый, уйдите из эфира, у меня жизнь решается! – сказала я в микрофон умоляющим голосом, но внутренне обрадовалась тому, что этот Шевцов возник в эфире. В «газике» у Худи стоит такая же рация, он наверняка включил ее, чтобы знать, что творится в милиции и есть ли за ним погоня. Теперь он знает, что я в Уренгое, что я практически все знаю и что наш разговор слушают сейчас все милицейские машины Уренгоя. Если Шерц еще жив, может быть, это удержит Худю от последнего шага. – Борис Маркович, выключитесь, прошу вас! Худя! Худя! Я – Анна! Я – Анна! Я все знаю! Ну пожалуйста, отвечай! Худя! Милый! Отвечай! Прием!

Представляю, как навострили уши в дежурке, в милиции и в других милицейских машинах все, кто слышал сейчас эти «милый» и «умоляю». Но мне плевать на них. Я переключилась на прием и замерла в ожидании. И после паузы в эфире прозвучал спокойный голос:

– Анна, я – Худя. Прием.

– Худенька, милый, дорогой, родной! Он еще жив? Он еще жив? Прием!

– Анна, ты хочешь с ним поговорить? Прием.

– Да! Хочу! Конечно, хочу! Прием.

Господи, значит, Худя еще не убил этого американца!

Теперь в эфире прозвучал тот самый мужской голос, который я слышала в кабинете Громова:

– Слушаю вас. Прием.

– Вы господин Шерц? Прием.

– Да, я Зигфрид Шерц. Прием.

«Ну что ж, – подумала я. – Надо идти ва-банк, другой игры нет!»

– Господин Шерц, я следователь уголовного розыска Анна Ковина. Я предъявляю вам два обвинения. Первое: пять лет назад, в мае 1978 года, вы принимали участие в групповом растлении двенадцатилетней ненецкой девочки по имени Окка и одиннадцатилетней по имени Аюни Ладукай. В результате оргии на даче у главного геолога треста «Ямалнефтегазразведка» Петра Розанова несовершеннолетняя Окка погибла. Что вы можете сказать по этому поводу? Прием.

Я еще никогда и никому не предъявляла обвинений по радио. А тут – иностранному подданному! Представляю, как обалдели сейчас в дежурке капитан Шевцов и все остальные. Интересно, догадается ли Шевцов включить магнитофонную запись?

Эфир отозвался спокойным голосом Зигфрида Шерца:

– Я хочу послушать второе обвинение. Прием.

«Черт возьми, железные нервы у этого американца! Или это Худя держит его под дулом пистолета и диктует вопросы?»

– Пожалуйста, – сказала я. – Тогда на даче у Розанова в растлении ненецких девочек принимали участие вы, Розанов, Хотько и Воропаев. Трое – Розанов, Хотько и Воропаев – погибли в течение последних дней. Обстоятельства их смерти вы не могли не связать с той оргией и гибелью Окки. Ненцы не знают истинных мотивов убийства Розанова, Хотько и Воропаева, они приняли это за сигнал духов тундры к восстанию, но вы-то знали правду! Однако вы скрыли эту правду от милиции и даже от органов госбезопасности, хотя были в КГБ у майора Громова всего три часа назад. В нашей стране недонесение равнозначно преступлению. Особенно в такой ситуации! Я обвиняю вас в сокрытии государственно важной информации. Прием.