Красный газ - [60]

Но Ани-Опой не спешил обрадовать своих родичей. Он выпил всю воду из ладони, зачерпнул еще и долго перекатывал во рту новый глоток. Его исколотое льдом лицо было в крови, но он не обращал на это внимания.

– Ну?! – не выдержал кто-то. – Говори! Живая вода?

Ани-Опой не ответил. Он закатал рукав малицы и, стоя на четвереньках над прорубью, запустил голую руку до локтя в темную воду реки. Там, под водой, он отломил кусок темного льда, вытащил его и, не обращая внимания на то, что вода буквально замерзает на его руке, стал осматривать этот кусок льда со всех сторон, нюхать.

Потом выпрямился, отбросил лед, выкарабкался из лунки, молча подхватил на плечо пешню и, не сказав ни слова, пошел вверх по реке. Ненцы двинулись за ним, Зигфрид тоже. Зигфрид был уже одет как ненец: в меховые носки-ичиги и меховые сапоги-кисы, в замшевые штаны и в замшевую рубашку-ягушку, а поверх нее – малица и еще сокуй – верхний, глухой замшевый балахон, который надевают ненцы лишь в дальнюю дорогу… Зато в этом наряде Зигфриду было тепло. В меховых, с соломенной стелькой сапогах ноги не мерзли, а песцовая оторочка капюшона защищала лоб и щеки от тундрового ветра.

Ани-Опой прошел вверх по реке шагов триста, остановился и с силой опустил пешню на лед, стал долбить новую лунку. Та вода, которую он попробовал только что в первой лунке, не понравилась Ани-Опою. Мертвой была вода в речке Течиде, но мертвой не от примеси нефти, которая может притечь весной вместе со снежными водами, а мертвой другой смертью, в которую не хотел, не мог поверить Ани-Опой. И потому он стал с ожесточением долбить вторую лунку.

Через час этой изнурительной работы, когда многие Харючи уже в полной безнадежности укатили на собачьих и оленьих упряжках в стойбище, Ани-Опой нетерпеливо отнял пешню у неловко тюкающего лед Зигфрида, быстро добил лунку до воды и зачерпнул горсть. Кровь капнула в эту воду с его иссеченного лица, он вылил эту воду в сторону, на снег, и зачерпнул снова из полыньи, и поднес ко рту, припал губами к этой воде. Некоторое время он держал эту воду во рту, так и эдак пробуя ее языком и нёбом, а затем выплюнул, откинулся спиной к стенке выдолбленной им лунки.

– Ну что? Говори! – сказал кто-то.

Ани-Опой поднял лицо. На этом старом, морщинистом, с засохшими корками крови лице было такое глубокое, такое неподдельное горе, что Зигфрид впервые ощутил искреннее сострадание к этим людям. Да, шесть лет назад, когда Богомятов, Салахов, Розанов и Шатунов первый раз возили Зигфрида на вертолетах по Ямалу и показывали ненцев – звероводов, охотников и рыболовов, Зигфрид относился к этим людям в одежде из оленьих шкур как к забавной экзотике – и не больше. Словно возят его по Диснейленду и показывают одетые в эскимосскую одежду манекены. Потом, пять лет назад, во время очередного визита Зигфрида в Салехард главный геолог салехардского треста «Ямалнефтегазоразведка», весельчак и толстяк Розанов «угостил» Зигфрида двенадцатилетней ненецкой девочкой из салехардского интерната, и эта малышка легко убедила Зигфрида в том, что она никакой не манекен, а живая, из чудной плоти аборигенка с бронзовым телом, и теплой маленькой грудью, и зовущими серыми глазами. Зигфрид, как ни силился, не мог вспомнить теперь имя этой сероглазой 12-летней неночки, хотя тогда, пять лет назад, после первой ночи в коттедже Розанова она приходила к Зигфриду в гостиницу «Север» каждую ночь – целую неделю, и это была одна из самых сладких недель его мужской жизни. Настолько сладкой, что на прощальном сабантуе все в том же коттедже Розанова он повел себя как собственник, как влюбленный мальчишка – на все просьбы небольшой мужской компании поделиться этой девчонкой для группового секса он сказал «нет», и им пришлось утешиться другой неночкой…

Но даже вот таким, самым, так сказать, прямым способом убедившись в том, что ненцы – живые, из плоти и крови люди, Зигфрид никогда не считал их людьми в том полном смысле этого слова, которое мы относим к себе и к себе подобным. Поэтому, когда через полтора примерно года, в очередной свой прилет в Салехард, он узнал от Розанова о трагической смерти своей «сладкой неночки» – она умерла сразу после отъезда Зигфрида, сказал Розанов, умерла от приступа астмы, – Зигфрид, считая ненцев кем-то вроде полярных папуасов, не столько пожалел эту девочку – черт возьми, как же ее звали?! – сколько опечалился, что не будет в этой командировке тех сладких ночей… Впрочем, Розанов с помощью своих связей легко возместил эту утрату другой ненецкой Лолитой, которая была в постели ничем не хуже первой. Зигфрид решил тогда, что у этих 12-летних неночек просто первозданная, а точнее, дикая еще раскованность в сексе и почти доисторический темперамент и, значит, весь этот народец – эдакие полярные неандертальцы с чувственными и рано взрослеющими девочками. Зигфрид даже гордился своим столь оригинальным антропологическим анализом. Но теперь, проведя полдня с Ани-Опоем, увидев его дикую, изнуряющую работу и даже приняв в этой работе некоторое участие, Зигфрид, как ему показалось, чуть иначе поглядел на этих «полярных дикарей». Они живут на снегу, в тундре, в чумах, живут вместе с собаками, без света, без электричества, и вот, оказывается, каким каторжным трудом добывают себе пищу – двухпудовой пешней, на пятидесяти градусном морозе. Но и в результате этого труда – ничего, только горе и отчаяние на окровавленном лице Ани-Опоя.