.
Что-то он объяснял насчет всего случившегося, точно — объяснял, но я забыл, в памяти остался провал, и я так и не могу по-прежнему определить, играл ли Сойкин в свою новую игру, или и в самом деле что-то изобрели показал нам им придуманное чудо.
Во всяком случае, мы не сумели угадать — тогда, и многое с тех пор ушло из памяти, но осталось одно: красный фонарь в пустоте и в ночи, красный факел, который видно издали. Факел-сигнал, теперь я понимаю, что он значил — это был обыкновенный тревожный символ, и Сойкин нам его подарил.
А потом, после того дня, мы Сойкина больше не встречали, мы ждали его каждый день, нам казалось, что он вот-вот выйдет из своего подъезда и улыбнется нам доброй, удивительной улыбкой, от которой все лицо его сморщивается, будто он хочет чихнуть или заплакать, но он не появлялся.
Поговаривали, что он уехал навсегда — зачем, а кто его знает? — уехал в Сибирь, или на Север, или в Казахстан, в новые края и к новым людям. Нам было немножко обидно — как же так, уехал и даже не простился! — Но потом обида прошла, ведь мы понимали, что он не был для нас ни учителем, ни другом на всю жизнь, ни просто «созерцателем» Сойкиным.
Вчера вечером я возвращался домой по бульвару и вдруг заметил на скамейке человека. Он сидел в тени, так, чтобы свет фонаря не падал на него, но что-то знакомое почудилось мне в его фигуре.
Я невольно задержал дыхание — неужели это он, ведь столько лет прошло?!
— Простите, — сказал я, подходя к нему, — вы не Сойкин?
— Ошиблись, — ответил он, — Я — Союшкин. Вы меня знаете?
— Нет-нет, — сказал я, — Вас я не знаю. Извините.
Я двинулся прочь.
Шагов через пятнадцать я обернулся — лавка стояла в тени и чернела на фоне освещенной листвы, просто темное пятно. Темное пятно…
Тогда я решительно вытащил из кармана спички и зажег одну, и поднял ее над головой. Я пошел назад, мимо темной лавки, спички гасли на ветру, я доставал новые, и зажигал одну за другой.
