Красный, белый и королевский синий - [105]

Но это случается с тобой, когда ты еще юн. Это случается, когда твой мозг еще не созрел, когда, в действительности, ты вообще еще ничего не пережил. И эта ужасная вещь – это одно из самых важных событий, которое происходит в твоей жизни. Это случается с тобой, а затем уходит на самое дно твоих чувств, разрывая тебя изнутри и вскрывая бездну там, внизу, чтобы найти себе место. А из-за того, что ты был слишком юн, из-за того, что это одно из самых важных событий, которые успели произойти в твоей жизни, ты всегда будешь носить это внутри себя. С тех самых пор, если с тобой что-то случается, оно не оседает просто на дне – оно опускается туда, в ту самую пропасть.

Она тянется к Алексу над крошечным чайным столиком и жалкой кучкой галет и дотрагивается до тыльной стороны его ладони.

– Теперь ты понимаешь? – спрашивает она, взглянув ему прямо в глаза. – Ты можешь никогда по-настоящему не понять этого, но ты должен любить это в нем так же, как и все остальное, потому что это он сам. Это и есть он, его неотъемлемая часть. И он готов отдать тебе ее, что гораздо больше, чем я ожидала от него увидеть когда-либо в ближайшую тысячу лет.

Алекс сидит, долго пытаясь переварить услышанное, и в итоге говорит хриплым голосом:

– Я никогда… Я никогда не переживал ничего подобного. Но я всегда ощущал это в нем. Это часть его, которая была для меня… непостижимой. – Он переводит дыхание. – Но дело в том, что прыжки с утеса – это в моем стиле. Это мой выбор. Я люблю его, несмотря ни на что, именно за все это. Осознанно. Я люблю его осознанно.

Би мягко улыбается.

– Тогда у вас все будет хорошо.

Где-то около четырех утра Алекс забирается в кровать и ложится позади Генри. Это все тот же Генри, чьи позвонки торчали из спины мягкими бугорками, кто пережил самое страшное событие в своей жизни, за которым последовало еще одно, но все еще остается живым. Алекс тянется рукой и дотрагивается до края лопатки Генри там, где простыня соскользнула с него и где его легкие упорно продолжают втягивать в себя живительный воздух. Парень, шесть футов ростом, свернувшийся калачиком вокруг сжавшихся ребер и непокорного сердца. Он осторожно прижимается грудью к спине Генри. Алекс на своем месте.

– Это дурачество, Генри, – произносит Филипп. – Ты слишком юн, чтобы это понять.

В ушах у Алекса звенит.

Они сидят в кухне Генри, поедая булочки, и читают записку от Би, в которой та пишет, что уходит на встречу с Кэтрин. А потом вдруг в дверь врывается Филипп в костюме набекрень, с нечесаными волосами и принимается кричать на Генри за то, что у того хватило наглости нарушить запрет на какие бы то ни было связи, привести Алекса сюда, пока за дворцом следят, и продолжать ставить семью в такое унизительное положение.

В настоящий момент Алекс думает о том, чтобы сломать ему нос кофейником.

– Мне двадцать три, Филипп, – говорит Генри, заметно стараясь сохранять спокойствие в голосе. – Мама была чуть старше, когда познакомилась с отцом.

– Да, и ты считаешь, что это было мудрым решением? – злобно спрашивает Филипп. – Выйти замуж за человека, который провел половину нашего детства, снимаясь в кино, который никогда не служил своей стране, который заболел и бросил нас и маму…

– Не смей, Филипп, – отвечает Генри. – Клянусь Богом, лишь из-за того, что твоя одержимость семейным наследием не производила на него никакого впечатления…

– Ты не знаешь ни хрена о том, что значит наследие, если способен позволить произойти чему-то подобному! – рявкает Филипп. – Единственное, что тебе остается сейчас, – зарыть поглубже все это в надежде, что каким-то образом люди поверят в то, что всего этого не было. Это твой долг, Генри. Это меньшее, что ты можешь сделать.

– Прости, – отвечает Генри несчастным голосом, в котором все же слышится горькое неповиновение. – Прости, что настоящий я – такое разочарование для вас.

– Мне плевать, что ты гей, – отвечает Филипп, отмахиваясь так, словно Генри не говорил этого конкретно ему. – Мне не плевать, что ты выбрал его. – Он резко переводит взгляд на Алекса, будто тот только что появился в той же комнате. – Того, у кого на спине гребаная мишень. Неужели ты настолько глуп, наивен и эгоистичен, что решил, будто это не уничтожит нас всех?

– Господи, я знал, Филипп, – говорит Генри. – Я знал, что это все разрушит. Я боялся именно этого. Но как я мог такое предвидеть? Как?

– Как я и сказал, наивен, – отвечает ему Филипп. – Такова наша жизнь, Генри. Ты всегда об этом знал. Я пытался разговаривать с тобой. Я хотел быть тебе хорошим братом, но ты ни черта не слушал. Настало время вспомнить о твоем месте в этой семье. Будь мужчиной. Встань и прими на себя ответственность. Исправь все. Хоть раз в своей жизни не будь трусом.

Генри вздрагивает так, словно его ударили по лицу. Теперь Алекс видит это – то, как все это переломило его за многие годы. Возможно, это не всегда было столь явным, но всегда подразумевалось. Помни свое место.

И тут Генри делает то, что Алекс так любит: выпячивает подбородок и собирается с духом.

– Я не трус, – говорит он. – И я не желаю ничего исправлять.

Филипп издает резкий, саркастичный смешок в его сторону.