Красный, белый и королевский синий - [104]

– Прости, – вырывается изо рта Алекса, прижимающегося к шее Генри, так несчастно, искренне и сдавленно. – Это все моя вина. Мне так жаль. Мне так жаль.

Генри отпускает его, кладет руки ему на плечи и стискивает зубы.

– Даже не смей. Я ни о чем не сожалею.

Алекс вновь смеется, на этот раз недоверчиво, взглянув на темные круги под глазами Генри и обкусанную нижнюю губу. В первый раз он видит человека, рожденного вести за собой целую страну.

– Ты просто невероятен, – говорит Алекс. Он наклоняется и целует ямку на шее под подбородком Генри, ощущая грубую щетину от целого дня без бритья. Он прижимается к ней носом и щекой, чувствуя, как от прикосновения напряжение Генри понемногу отступает. – Ты знаешь об этом?

Вместе они опускаются на пушистый пурпурно-красный персидский ковер. Генри кладет голову на колени Алекса, а Би плюхается на пуф и достает откуда-то странный маленький инструмент, который, по ее словам, называется автоарфой. Подтянув к себе крошечный столик, Би раскладывает на нем крекеры, мягкий сыр и убирает прочь бутылку бренди.

Судя по всему, королева совершенно взбешена – не только окончательным подтверждением от Генри, но потому что все это столь же унизительно, как скандал в бульварной прессе. Филипп приехал из Энмер Холла в ту же минуту, как появились новости, но встречал жесткий отпор Беатрис каждый раз, как пытался добраться до Генри для того, чтобы устроить, по его словам, «жесткую беседу о последствиях его действий». Кэтрин, грустная и с каменным лицом, заходила всего раз, три часа назад, чтобы сказать Генри, что любит его и что он мог признаться ей и раньше.

– А я ответил: «Здорово, мам, но пока ты позволяешь бабушке держать меня в этой ловушке, это ни черта не значит», – говорит Генри. Шокированный и слегка впечатленный, Алекс смотрит на него. Генри прижимает руку к лицу. – Я чувствую себя ужасно. Я был… не знаю. Неожиданно я осознал, что все это время, все эти последние несколько лет, она должна была быть рядом.

Би вздыхает.

– Возможно, именно такой пинок под зад ей и был необходим. Мы старались заставить ее делать хоть что-нибудь с тех пор, как не стало отца.

– И все же, – продолжает Генри, – то, как ведет себя бабушка… в этом нет маминой вины. И раньше она действительно защищала нас. Это нечестно.

– Генри, – твердо произносит Би. – Это жестко, но она должна была это услышать. – Она бросает взгляд на маленькие кнопочки своей автоарфы. – Мы заслуживаем иметь хотя бы одного родителя.

Уголок ее рта дергается, совсем как у Генри.

– Ты в порядке? – спрашивает ее Алекс. – Я знаю… я читал пару статей… – Он не заканчивает предложение. «Кокаиновая принцесса» – четвертый в списке трендов «Твиттера».

Ее хмурое выражение превращается в полуулыбку.

– Я? Честно говоря, это почти облегчение. Я всегда говорила, что лучше всего мне будет, если все будут знать мою правдивую историю. Тогда мне не придется слушать все эти выдумки или лгать, чтобы скрыть правду… или объяснять ее кому-то. Я бы предпочла, чтобы все случилось не так. Но все уже произошло. По крайней мере, сейчас я могу перестать вести себя так, будто мне есть за что стыдиться.

– Я знаю это чувство, – мягко говорит Генри.

На какое-то время между ними виснет тишина. На Лондон опускается черная ночь, прислоняясь к оконным стеклам. Бигль Дэвид заботливо сворачивается калачиком возле Генри, а Би начинает играть песню Боуи. Вполголоса она поет: «Я, я буду королем, а ты, ты будешь королевой», – и Алекс удерживается от смешка. Он чувствует себя так же, как во время урагана: все они держатся вместе в надежде, что баррикады выдержат напор стихии.

В какой-то момент Генри засыпает, и Алекс ощущает прилив благодарности за это, хотя он все еще ощущает напряжение в каждой части его тела.

– Он совсем не спал с тех пор, как появились новости, – тихо говорит ему Би.

Алекс слегка кивает, изучая ее лицо.

– Могу я кое-что спросить?

– Конечно.

– Я чувствую, что он чего-то мне недоговаривает, – шепчет Алекс. – Я верю ему, когда он говорит, что он со мной в этом деле и хочет рассказать всем правду. Но есть что-то, чего он не говорит. И это пугает меня, потому что я не могу понять, в чем дело.

Би поднимает взгляд, ее пальцы застыли.

– О, дорогой, – просто отвечает она ему. – Он скучает по папе.

Ох.

Алекс вздыхает, схватившись руками за голову. Конечно же.

– Можешь объяснить мне, – неуклюже предпринимает попытку Алекс, – каково это? Что я могу сделать?

Би ерзает на своем пуфе, опустив арфу на пол, и засовывает руку под свитер. Она достает из-под него серебряную монетку на цепочке – символ ее трезвости.

– Не возражаешь, если я немного окунусь в прошлое? – спрашивает она с ухмылкой.

Алекс отвечает ей слабой улыбкой, и Би продолжает:

– Итак, представь. Все мы рождены с определенным набором эмоций. Некоторые из них сильнее и глубже, чем другие, но у каждого есть самое дно, нижняя корочка пирога. Это максимальная глубина чувств, на которую ты можешь опуститься. И затем с тобой происходит самое ужасное событие в твоей жизни. Самая ужасная вещь, которая вообще могла случиться. Вещь, которая снилась тебе в кошмарах, когда ты был ребенком. И ты думал, что все в порядке, потому что это случится только тогда, когда ты будешь старше и мудрее, и к тому моменту ты испытаешь так много чувств, что это ужасное чувство, самое худшее из всех возможных, уже не покажется таким чудовищным.