Красные щиты - [9]

Генрих понимал: княгиня говорит это просто так, чтобы удалить его от двора и прекратить пересуды. Планы и притязания кесаря были известны, и уж кому-кому, а не Генриху, неопытному юнцу, распутать интриги, которые плетутся при кочующем дворе кесаря в Риме, в Бамберге, в Регенсбурге, да козни Агнессы и ее сестриц, особ властных и спесивых. Все они раньше вертели племянником, ныне уже покойным королем Генрихом, пока кесарь пребывал в Святой земле и зимовал в Константинополе, под хранительной сенью черного орла, в замке своей свояченицы Берты, жены восточного императора (*17).

Теперь все эти женщины, как говорила Гертруда, слетелись к одру кесаря и ждут, когда он испустит дух. Да, смерть короля Генриха в прошлом году была для них ужасным ударом - Генрих любил теток, и они его баловали. Женщины они в общем-то добрые, особенно Берта из Нюренберга, но и Аделаида и Елизавета, выданная уже немолодой за чешского князя, и даже Агнесса не злая. Тщеславны только и не в меру чванливы: заправляют империей Конрада и при каждом удобном случае норовят ввернуть: они-де внучки великого Генриха IV, который даже папе не покорился.

- Весьма почтенные особы, - продолжала Гертруда, - и все же Агнесса поручила Рихенцу не им, а мне.

Крестной Рихенцы была жена самого императора Лотаря, которая нарекла девочку своим именем. Гертруда кое-что слыхала о похождениях Агнессы в Польше - женщина она, видать, бывалая и знает, от чего надо оберегать дочку. Потому-то испанская королева ждет послов супруга не при дворе, где находятся мать и тетки, а в монастырском уединении. Матушка ее давно уже не живет в своем саксонском замке, оставила там мужа, а сама в сопровождении верного Добеша повсюду ездит за кесарем. Когда Конрад возвращался из Святой земли, она отправилась ему навстречу и теперь сидит при нем, ждет дальнейших событий вместе с сестрами, съехавшимися из близких и дальних краев.

Обо всем этом Гертруда рассказывала Генриху, готовя с помощью монахинь и послушниц теплую ванну для утомленного путника. Князь стоял у окна, смотрел на горы. Всю светлицу заволокло паром от кипятка, который ведрами носили прислужницы, а Гертруда, засучив рукава, подливала в воду зеленый отвар из еловой хвои и ромашки - от него шел приятный, бодрящий запах. Позвали Тэли, он помог князю раздеться. Генрих уселся в деревянную бадью, и Гертруда принялась тереть ему спину, как ребенку, жесткой плетеной мочалкой - крепко, докрасна.

Ни на минуту не умолкая, она говорила о том, что делается при дворе кесаря, в монастыре и в Риме. Из-за тамошних сквернавцев папе пришлось бежать во Францию, а потом в Трир; там и живет он сейчас да так славно управляется со всеми делами, что и Бернара не надо (*18). Генрих слушал не очень внимательно: он думал о Польше, о небогатом ленчицком дворе, о замке в Сандомире и только улыбался хлопотавшей вокруг него сестре.

Сандомирский замок он видел всего один раз. Послал туда Казимира пусть похозяйничает, хоть и не в своей вотчине, пусть привыкает к заботам о дворе, о конях, о челяди. Сандомир ведь ему достанется после смерти Генриха, а может, Генрих и раньше откажется от своего удела, если мирская жизнь наскучит.

Но Покамест жизнь ему улыбалась. С Верхославой они простились спокойно. Она просила лишь об одном: коль попадется ему где-нибудь ученый скворец, умеющий выговаривать слова, пусть привезет ей в подарок. Вот бы найти ему такого скворушку, порадовать Верхославу! Но нигде он такой ученой птицы еще не видел. У зальцбургского епископа, правда, было много всяких птиц сороки и дрозды, щеглы и синицы, даже какие-то невиданные желтые воробьи из Испании, щебетавшие, как горлицы, но заветного скворца и там не нашлось.

А славно у епископа Эбергарда в Зальцбурге! И как прекрасен был тот туманный день над Королевским озером, когда Генрих смотрел на радостные лица своих слуг и на могучие горы. Жаль только, что не может он показать все это Верхославе. Разумеется, Новгород богат и красив, а Киев тем паче, да и Краков растет, хорошеет, поднимаются в вавельском замке нарядные здания, деревянные и каменные, сооружаются костелы с золочеными крышами, но все же Генриху хотелось бы, чтобы Верхослава увидала эти горы, такие непохожие на русские и польские равнины, чтобы увидала стройные высокие ели, озера Бертольдсгадена и Цвифальтена. Странное дело, Королевское озеро почему-то напомнило ему Днепр, по которому плавали они с братом Болеславом, когда были в Киеве. Какой великолепный город! Высоко над рекой вздымаются маковки его церквей и огромный, таинственный собор святой Софии, воздвигнутый Ярославом Мудрым. Генриху тогда было совершенно безразлично, зачем они приехали в этот город - какие-то скучные, ненужные дела! Важно было то, что здесь родилась Верхослава; здесь, в женской обители вблизи монашеских пещер, прошло ее детство у матери, которую отец удалил от себя. Стояла весна, и они с Лестко бродили по спускавшимся к голубой реке монастырским садам, где цвели яблони. Монашенки принимали их за рыцарей-гуляк, искателей любовных приключений и, отворяя оконца келий, грозили пальцем. Лестко тогда впервые узнал чувство любви, и озорные взгляды веселых монашенок вгоняли его в краску. А облаченный в легкие серебряные доспехи Генрих, блуждая в высокой траве среди деревьев, среди желтых цветов дрока, росшего по берегам Днепра, искал следов маленькой ножки в узкой замшевой туфле с вытянутым, как клюв, носком. Болеслав, который привел тогда Изяславу подкрепление, с улыбкой смотрел на брата, удивляясь, чего ищет Генрих в этом старом, запущенном саду. Его мыслями тоже владела любовь, и невдомек ему было, что у брата уже давно завелась любовь в собственном его доме.