Красные сабо - [38]

«Пятница, после полудня.

Грустное письмо! Зачем я пишу тебе его, ведь оно только расстроит тебя! Не знаю. Думаю, что у каждого из нас наступает в жизни такой момент, когда больше невмоготу оставаться наедине со своими сокровенными мыслями. И тогда с человеком происходит то, что произошло со мной: хочется доверить их самому близкому существу, поделиться своими размышлениями, которые преследуют меня, не дают мне покоя. Прости меня, милая Луиза, и знай, что я бесконечно ценю то, что каждый из вас делает для такого капризного и сварливого, а подчас и злобного больного, как я. И все же, несмотря на это, мое сердце целиком отдано вам. Я люблю тебя, люблю вас всех, я только и держусь этой вашей любовью ко мне.

В последнее время я немножко воспрянул духом. Если бы я верил в какие-нибудь сверхъестественные силы, я бы молился, я бы умолял о том, чтобы это состояние души продлилось как можно дольше.

Твоя оценка моего утреннего рисунка оказалась вполне справедливой. Ты нашла, что я слишком обезобразил себя на портрете, и действительно, когда Жермена принесла мне фотографию и я сравнил оба изображения, я согласился с тобой: мой рисунок — дрянь, как и все остальные. Теперь я понимаю, мне пришлось бы здорово потрудиться, чтобы не остаться навсегда таким вот жалким мазилой, как сейчас. Бланш — та наверняка стала бы уверять меня в своих письмах, что я гений. Ерунда все это. А главное то, что я имею возможность приятно проводить время, рисуя сколько душе угодно. Я и тебе советую: занимайся тем, к чему тебя тянет. Я убежден, что при упорстве и настойчивости ты обязательно достигнешь того, что сможет доставить тебе радость.

Прими же, милая Луиза, самый нежный братский поцелуй от любящего тебя

Андре».

— Понимаешь, — говорит мать, — он читал, он рисовал, но настроение у него было ужасное. Однажды, проходя по коридору, я услыхала его рыдания. Сперва доктор считал, что ему становится лучше, но потом, в середине зимы, состояние его ухудшилось. Старик качал головой: «Ему бы надо поехать в горы, но это так дорого! И потом, я его знаю, он не вынесет жизни в санатории. Посмотрим!..»

Он измеряет течение дня по движению солнца, по щебету птиц, по топоту стада или скрипу повозок, по давно знакомым, привычным шумам дома. И по детям… Особенно по детям: вот они бегут к школе, и он слышит дробный перестук сабо, вот декламируют что-то хором в классе, глухо и монотонно, точно молитву, вот радостно загомонили на переменке, а теперь, наверное, пишут диктант, потому что до него доносится серебристый голос Жермены, раздельно и четко произносящей слова; он различает: «запятая», «точка с запятой», «точка и конец» — последнее всегда вызывает общий вздох облегчения и легкий гул, тут же прерываемый стуком линейки по столу: «Тише, тише, дети! Теперь возьмите карандаши и проверяйте!» Урок счета. Урок пения. Все эти разреженные звуки долетают до него сквозь стены, через коридор, замирая и тая по дороге в его комнату, где он лежит и читает. Иногда, разморенный полуденной жарой и неумолчным гудением мошкары, он задремывает. Позже, к вечеру, его будят чьи-то вскрики, топот сабо по переулкам, и вот наступает час, самый опасный для больных, тот сумеречный, невнятный час, когда утренние надежды развеиваются в прах, уступая место видениям, исполненным ужаса и отчаяния. И тогда, уронив раскрытую книгу на грудь, он опускает веки и лежит неподвижно, совсем как мертвый.

Подошла весна, и в деревне начались пересуды и волнения. Все знали, что молодой человек поселился в задней комнате школы: он утомлен и нуждается в отдыхе. Что ж, на первый взгляд ничего особенного, но время идет, и жители начинают шептаться, расспрашивать, подозревать самое худшее. Как-то вечером одна старуха, возвращаясь с луга с охапкой травы для кроликов, увидела Андре за окном. «Худющий, весь белый, а глаза вот такие, аж страх берет!» И действительно, деревню охватывает страх, страх близости этого недуга, который боятся назвать вслух, о котором говорят обиняками, как будто само слово уже таит в себе заразу. Многие семьи волнуются и громко возмущаются. Только этого еще не хватало — такой больной в школе! И их, в общем-то, можно понять. Пишут письмо инспектору школьного образования. В школу является мэр — толстый, неопрятный крестьянин, говорит он путано, но обеими ногами крепко стоит на земле: «Бедняга — такой молодой, ну и попал он в переделку, жалко, конечно, но придется ему убраться отсюда». — «Говорите тише, — просит Жермена. — Что, если он вас услышит!» Кюре не приходит, тот действует на расстоянии. Эти безбожники, эти красные, они навлекут беду на деревню, он всегда это предсказывал. Еще немного, и он начнет разглагольствовать о каре господней! Андре ничего не подозревает о поднявшемся переполохе. Впрочем, ему и не до того: состояние его резко ухудшается, кровохарканье лишает последних сил, он почти не встает с постели. Врач решает отправить его в парижскую больницу. Позже, говорит он, мы, может быть, найдем средство поместить его в горный санаторий.

При виде Парижа Андре охватывает волнение, почти радость. Он самостоятельно доходит до такси и говорит Жоржу: