Красные петунии - [30]

Как-то ночью, после закрытия, в ресторан вломились, но украли из него только дядюшку Альберта. Взломщиками были Илетия и ее друзья, ребята, которые учились с ней в одном классе и называли ее просто Тией. Ребята, которые купили мотоцикл и разрешали ей кататься. Ребята, которые гак хохотали над ее шутками, что даже забывали, какая она хорошенькая. В общем, близкие дружки-приятели. Они потихоньку сожгли дядюшку Альберта в школьном мусоросжигателе, и каждый взял себе пузырек с прахом. А правда про дядюшку Альберта и нервная встряска оставили в душе каждого из них глубокий след.

Испытание выбило почву из-под ног Илетии. Она стала скрытной, недоверчивой и при каждом шорохе вздрагивала. В каком бы городе ей ни приходилось бывать, она упорно бегала по музеям и рассматривала индейские залы — их всюду хватало. Она обнаружила, что кое-где индейские воины и их скво — тоже чучела, настоящие люди, только подгримированные, в париках и в одежде. Их было столько, что всех их не украдешь и не сожжешь. Кроме того, она не знала, хотят ли эти индейцы с храбрыми глазами из стекляшек, чтобы их жгли.

С дядюшкой Альбертом ей все было ясно.

Так что же за человек был дядюшка Альберт?

Уж кто-кто, а он, рассказывали старики, никому дядюшкой не был, только попробовали бы назвать его «дядюшкой».

Помню, говорил один, как они кое-что повесили... отрезали у одного черного парня и повесили... на столбе, в конце улицы, где были магазины для негров, чтобы, значит, убоялись, и кто, думаете, все это снял и закопал? Старина Альберт! А самого парня мы так и не нашли. Обычное дело — привяжут к сырому бревну, бросят в реку, и тони себе.

Он продолжал:

Альберт родился еще в неволе и помнил, как его отец и мать лет десять ведать не ведали, что рабство отменено,— хозяин ничего не говорил, скрыл, понимаешь? Ну и взбесился же Альберт, когда узнал! Сколько же его били — хотели, чтобы забыл прошлое, и чтобы улыбался, и вообще вел себя как черномазый. (Если человек ведет себя как черномазый, говаривал Альберт, то он уж точно напрочь позабыл сбое прошлое.) Но Альберт не поддавался. И дворецким не хотел быть — возьмет да что-нибудь разобьет или сломает. Тогдашний хозяин житья ему не давал. Ненавидел пуще отравы, но и другую работу найти мешал. Альберт, правда, и не хотел уходить. Упрямый был.

Во-во, упрямый. Упрямый, как черт, подтвердил другой. Потому-то и не верится, что там, за стеклом, улыбается старина Альберт. Зубы уж больно хороши. Да у Альберта еще в детстве все зубы повыбивали.

Илетия уехала в колледж, а ее дружки завербовались в армию, потому что были бедные. По всему свету они искали и находили дядюшек альбертов, похожих на того, что стоял в ресторане. Илетия особенно сильно хандрила, когда обнаруживала таких дядюшек в своих учебниках, в газетах, в передачах по телевизору.

Куда ни посмотришь — всюду дядюшки альберты (ну и, конечно же, бесконечные тетушки альбертины).

Но у нее был пузырек с прахом, были записи рассказов стариков, были друзья, которые ей писали, что в армии их обучают кое-чему похлеще, чем выбивать окна в ресторанах.

И она очень следила, чтобы в ее собственной душе, как бы ни промывали мозги, дядюшка Альберт не завелся.

Перевод М. Зинде

Неожиданная весенняя поездка домой

1

Сара неторопливо идет с теннисного корта, приглаживая жесткие черные волосы на затылке. Она здесь пользуется популярностью, и пока поднимается по тропинке к Талфингер-Холлу, сокурсницы обступают ее со всех сторон. Веселая, щебечущая стайка, человек шесть. Сара, самая высокая, раньше всех видит посыльного.

— Мисс Дэвис,— кричит он, не двигаясь с места и дожидаясь, пока девушки с ним поравняются,— у меня для вас телеграмма.

Ирландец Брайен, фуражка в руке, стоит и ждет, пока Сара возьмет телеграмму, затем — общий поклон молодым леди и удаляется. Брайен молод и красив, но так всегда угодлив, что девушки над ним посмеиваются.

— Ну, вскрой же,— восклицает одна из них, видя, что Сара нерешительно разглядывает желтый заклеенный бланк, вертя его так и эдак.

— Нет, вы только поглядите на нее,— говорит другая,— ну, не красавица разве? Какие глаза, волосы, а кожа!

Сара высоко зачесывает курчавые волосы, и они, как шапочка, оттеняют мягкий коричневый цвет немного угловатого лица: у нее широкие скулы и острый подбородок. Особенно подружкам нравятся ее глаза: кажется, будто они знают много печального и смешного, о чем другие и понятия не имеют, но тайну хранят про себя.

Подруги часто подшучивают над Сарой из-за ее красоты. Им нравится вытащить ее на посмотренье своим молодым людям, наивным и развязным юношам из Принстона и Йеля. Сара деликатна, и друзьям невдомек, что их бестактность кажется ей просто возмутительной. Но чаще Саре жаль их, и тогда от смущения она ведет себя довольно странно: вот и сейчас она улыбается, воздев глаза и руки к небу. Она всегда относится к их излишней любознательности как мать, которую донимает назойливый ребенок. А подружки так и светятся приязнью и жадным вниманием, пока Сара вскрывает телеграмму.

— Он умер,— говорит Сара.

Глаза и руки устремляются к телеграмме. «Ее отец»,— говорит кто-то. «Вчера».— «О Сара,— и хнычет: — Мне очень жаль».— «И мне».— «Я тоже сожалею».— «Чем тебе помочь?» Но Сара, не оглядываясь, уходит, высоко подняв голову. Шея у нее просто одеревенела.