Красные меченосцы - [11]
Ещё долго бушевал таймень. Он бил хвостом, тяжело подпрыгивал и широко открывал пасть.
— Вот почему и рыба не ловилась — боялась его и не подходила близко к нашим махалкам. А сам таймень— рыба хитрющая, осторожная. Он всё примерялся, всё боялся, да не выдержал. Ну, повезём его теперь к бабушке. Сейчас она нам из тайменя таких пельменей настряпает, каких ты отродясь не едал.
— Ага, дедушка, ты ни одной не поймал, а я вон какого тайменя… — начал хвастать Федя.
— Разве это ты его поймал?
— А кто же? Я!
— Смотри-ка, а мне показалось, что это таймень тебя поймал… Ведь если бы лунка была пошире да не успей я тебя за штаны схватить, так уволок бы он тебя в своё царство-государство. Но всё же таймень, конечно, твой. Так мы его за тобой и числить будем. Пошли, однако, бабушке покажем.
Чёрт
Медный чайник с квасом был раза в два тяжелее корзинки, с обедом. У каждого третьего телеграфного столба Митька останавливался и брал чайник в другую руку. На толстом и горячем слое дорожной пыли оставались чёткие следы босых Митькиных ног и отпечатки: круглый и гладкий — от дна чайника и узорчатый, в ёлочку, — от корзины.
— Да не наливай ты полный чайник! Не донесёшь ведь, — говорила мать.
— Донесу! — отвечал Митька.
Он знал, что нести будет тяжело. Да уж больно дед Макар любил квас. А Митька любил смотреть, как он его пьёт.
Всякий раз Макар, дожидаясь внука с обедом, сидел в тени кустов на круче у речки. Полусонные коровы стояли в воде и только изредка помахивали хвостами, отгоняя оводов.
Первым делом дед осторожно ставил чайник в ледяную воду родничка, а затем принимался за обед. После еды начиналось самое интересное.
— А ну, веди его сюда!. — командовал Макар страшным голосом.
Митька выхватывал чайник из родничка и подавал деду.
— Ну-ка, квасок, прочисть деду голосок! — говорил Макар нарочито хриплым голосом и поднимал чайник высоко над запрокинутой головой.
Из носа вырывалась блестящая коричневая струя, перекрученная, как пастуший кнут. Дед ловил её широко раскрытым ртом. Он умел глотать, не смыкая губ, что у внука, сколько он ни старался, не получалось.
— Как будто в кадушку наливает! — восхищался Митька.
За первый приём дед выпил половину чайника. Захлопнув рот, он с минуту сидел не дыша, потом смачно крякал:
— Ай да квас у нас!.. А ну, ещё раз!
После второго приёма квасу оставалось на донышке.
— Каков квасите, таков должен быть и голосище… Спробовать, что ли? — спрашивал Макар.
— Спробуй, дедка, спробуй! — просил Митька.
Макар поднимался во весь свой огромный рост и расправлял плечи. У Митьки замирало сердце и, несмотря на жару, тело покрывалось пупырышками. Дед долго и шумно набирал в себя воздух. Под холщовой рубахой горой поднималась грудь и сразу вырастал живот. Потом дед опускал голову, как будто закрывал выход воздуху, густо краснел и вдруг оглушительно, раскатисто и бесконечно долго тянул:
— Во-о-н-н-м-ме-ом-м-м-м-м!
И это «вонмем» плыло от деда во все стороны, как круги на воде от брошенного камня. Плыло над горячей степью, над сизыми зарослями тёрна, над спокойной водой. Дедова борода дрожала каждым своим волоском, дрожала дедова рубаха, и даже чайник в руке Митьки дрожал мелкой, звенящей дрожью.
Особенно долго тянул Макар последнее «м». Оно, как живое, билось у него во рту, стараясь разлепить плотно сжатые губы и вырваться наружу.
Просыпались коровы и, испуганно подняв уши, смотрели на своего пастуха, готовые броситься наутёк. А молодой бык выскакивал на берег и ревел деду в ответ. Он, наверно, думал, что в стадо пришёл соперник и вызывает его на бой. Но больше всех пугалась Жучка. Поджав свой облепленный репьями хвост, она с визгом уносилась в кусты, будто на неё плеснули кипятком.
— Ну как? — спрашивал Макар, когда замирало последнее эхо у речного обрыва.
— Дюже сильно! — шептал Митька.
— Это что! Это остатки… Вот раньше у меня был голос! Беда какой сильный! Сам от него глох. Меня все станицы вокруг знали. Чуть где что — за мной присылают. Зараз изгоню…
— Чего, дедушка, изгонишь?
— А всякую нечисть, чертовщину разную.
— А как же ты её изгонял?
— Пройду на баз, стану посерёд да как рявкну: «Изыди, анафема!» Ну, и все черти — с база! Вот как наша Жучка.
— Ой, дедушка, дуришь ты! Чертей на свете вовсе нет…
— Ишь ты какой!.. Отчего ж ты меня раньше не упредил?
И не мог понять Митька, шутит дед или говорит правду.
И «вонмем» и «изыди, анафема» — для Митьки слова были непонятные и даже страшные. Он не знал, что по-славянски «вонмем» значило «внимаем», «слушаем», а «изыди, анафема» — просто «уйди, чёрт»…
«Может, раньше и были черти и разная нечисть, — думал Митька, шагая по пыли. — Были же какие-то помещики, буржуи…».
Сзади послышался топот. Митька оглянулся. От станицы ехал верховой. Поравнявшись с Митькой, верховой соскочил с лошади, сошёл с дороги и, растянувшись на животе, прижался к земле ухом.
«Чего это он? Ровно как в сказке. Слушает, нет ли погони…».
Митька посмотрел на дорогу, но никакой погони там не было. Тогда он поставил чайник и корзину и подбежал к странному дяденьке:
— Что это вы, дяденька, прислушиваетесь?
— Да вот слушаю, как чёрт проходит…
