Красные курганы - [18]

Слуги нескончаемой чередой вносили все новые и новые блюда, так что изрядно проголодавшиеся рыцари громким чавканьем выразили свое абсолютное согласие с фон Мейендорфом. Рудольф окинул сумрачным взглядом своих соседей, хотел было сказать что-то резкое, но затем сдержался, решив, что скорее всего и впрямь лучше дождаться возвращения епископа.

А епископ остановился у самого выхода, обернулся и не очень громко, но отчетливо произнес, пристально глядя на другого Рудольфа, прибывшего из Стотлэ:

— Ты грозился побить русичей, рыцарь? Я думаю, что совсем скоро у тебя будет возможность померяться с ними силой.

Не дожидаясь ответа, он вновь развернулся и пошел дальше.

— Да хоть завтра, — запальчиво крикнул в спину уходящему епископу Рудольф и вгрызся зубами в гусиный огузок.

Через час, когда почти все уже насытились, а добрая половина присутствующих вдобавок успела еще и изрядно захмелеть, Альберт вновь появился среди рыцарей. На сей раз он был уже один, распорядившись, чтобы Петра и Генриха покормили отдельно. Большую часть того, что ему было нужно, он узнал. Едва он появился в зале, как все мгновенно притихли.

Худое аскетичное лицо епископа оставалось непроницаемым. Лишь когда он занял свое прежнее место, кое-кто успел заметить, что тонкие длинные пальцы его, которыми он все время машинально касался своего кубка, заметно дрожали. Некоторое время он стоял молча, затем, сделав глубокий вдох, медленно произнес:

— Рыцарь Иордан скончался.

— Как скончался?! Он же… — раздался чей-то одинокий возглас, но нетерпеливого тут же осадили увесистым тычком в бок.

— Да, скончался. Он выполнил свой последний долг, предупредил всех нас об опасности и ушел с миром. Однако в свой смертный час он успел покаяться передо мною в своих грехах, и вот что он мне поведал. Оказывается, в нарушение всех и всяческих правил, в ночные часы рыцари, оставшиеся в замке, выставляли на стены ливов.

— Так это они предали наших братьев?! — ахнул кто-то.

— О том доподлинно не известно, ибо, когда Иордан выступил против них с мечом, русичи уже были в замке. Впрочем, когда он уходил к подземному ходу, заметил несколько убитых ливов, так что если среди них и были предатели, то далеко не все. Хотя для того, чтобы открыть ворота замка, достаточно всего одного человека.

— Но надо было еще спустить мост через ров, а эта работа под силу только четверым сразу, — мрачно заметил Рудольф.

— Возможно. Но сейчас это не важно. Рыцарь Иордан так и не смог поведать мне, откуда взялись эти русичи, сколь велико их число, как они смогли незаметно пробраться к замку, а главное — кто их послал.

— А братья из Гернике? Почему они не предупредили? Они же ближе к Полоцкому княжеству, — не унимался Рудольф, с гневом поглядывая на здоровяка Конрада.

— Мне это неизвестно, а Иордан на мой вопрос о Гернике не сказал ничего, хотя заметил, что если бы он был на месте русичей, то первым делом попытался бы взять именно этот замок, чтобы не опасаться удара в спину. Возможно, что проклятые схизматики так и поступили. Предупредить же обитателей Кукейноса те не сумели по той простой причине, что среди них не нашлось ни одного, сумевшего выскользнуть из лап смерти.

— Да я их!.. — взревел фон Мейендорф.

— Ныне надлежит всем лечь спать пораньше. Благодарение богу, что в Леневардене все уже знают о том, что им грозит, но мешкать мы все равно не будем. Завтра на рассвете почтенные хозяева Гольма немедленно отправят во все стороны гонцов, дабы собрать всех рыцарей, а также отряды туземцев. Кто бы ни были эти русичи, но если они решили остаться в Кукейносе, то им несдобровать, — торжественно пообещал епископ. — Теперь же я должен покинуть вас, ибо мне надлежит трудиться всю ночь над составлением грамот для гонцов.

Епископ слегка склонил голову и быстро удалился. Он знал, что стоит ему хоть на секунду задержаться, как его сразу же засыплют со всех сторон вопросами, как глупыми так и не очень, но все равно ни на один из них ответить Альберт не смог бы, а выказывать хоть тень сомнений или неуверенности ему было нельзя. Не то время и не те обстоятельства.

— Учитель, — робко окликнул его Генрих, помогавший епископу в его приготовлениях ко сну, когда с грамотами было уже покончено.

Иногда он позволял себе по старой памяти именно так называть этого немолодого уже человека, которому лэтт не переставал удивляться. Удивляться не бодрости и силе его поджарого тела, но неукротимому стальному духу, который не ослабевал ни на миг, как бы тяжко ему ни приходилось.

Епископ, разоблаченный уже до нижней тонкой рубахи, молча повернулся.

— Учитель, — вновь повторил Генрих. — А ты и впрямь думаешь, что русичи еще не ушли из замка?

Отец Альберт тяжело вздохнул. Кому другому он никогда бы не сознался в своих сокровенных мыслях, но молодого лэтта он воспитывал сам и часто восхищался его смышленостью и пытливым умом. А десять лет назад тот, раскрасневшийся от смущения, поведал епископу на очередной исповеди, что решил записывать все те бурные события, которыми были насыщены до предела каждый год и каждый месяц, испрашивая, благоугодно это будет господу или нет.