Красные кони. Рассказы - [19]

Он вернулся в Москву четырнадцатого.

- Там идеально прозрачная ионосфера, - уверял он меня, - где найдешь место лучше, чем под Батуми? И масса свободного времени. Я мог работать целый месяц, и мне никто не мешал.

- Может, мир со встречным временем ближе к Батуми, чем к Москве? - предположил я. - Или Черное море служит огромным рефлектором для радиоволн?

- Смеешься? Вот послушай.

Он привычно щелкнул клавишами, и мой магнитофон (до чего же он теперь жалко выглядел!) подмигнул мне зеленым глазом настройки. Запись была действительно необычная. Вот она:

«Валя… Слышишь меня? Я из Синегорска… Скоро приедем. Да, с Ольгой. Спасибо… Встречай…»

- Ну, так ты собираешься в Синегорск? - спросил он меня.

- Нет. Все давно прошло.

Я знал, почему он спросил меня об этом. Нетрудно узнать мой голос на этой записи. Мне же казалось, что произошло недоразумение. В Синегорске не было радиотелефона, значит, мой голос не попал бы оттуда в эфир и радиоприемник не смог бы его поймать.

- Не было, так будет, - настаивал он.

- Вряд ли. Там всего десять тысяч населения. Это даже и не город вовсе, одно название.

- Да пойми ты - это же телефонный разговор из нашего будущего! А для них оно прошлое и настоящее.

Я понимал. Но, честное слово, я не собирался в Синегорск: сотни километров - ради чего? Да, я хорошо помню его улицы, кончавшиеся оврагами, лощинами и перелесками. Его деревянные дома и нечаянную любовь. А потом - Москва и университет. И все, что было до Москвы, стало для меня другим континентом.

Мы запутались в гипотезах.

Вскоре появились новые заботы. Влах на три месяца застрял в командировке. Я всерьез заболел. В больнице я встретил синюю, прозрачную весну.

Но я помнил о Синегорске. Помнил так, как будто видел…

…Летом в лощинах поднимались высокие травы. В озерах, оставленных половодьем, шуршал тростник. Мы делали из него копья. На холмах трава росла покороче, зато одуванчиков было больше, попадались васильки, и мышиный горошек, и цикорий. Склон казался местами голубым, местами желтым. И какая теплая была там земля! Можно было лечь на бок, и тогда лицо щекотали былинки, шевелившиеся из-за беготни куз-нечиков, мух и жуков. Скат холма казался ровным, плоским, и нельзя было понять, где вершина и где подножье. Сквозь зеленые нитки травы виднелся лес, и светилось над лесом небо, то сероватое, то розовое от солнца - какое захочешь, как присмотришься. И можно было заставить землю тихо поворачиваться, совсем как корабль.

Весенняя интермедия

Ко мне в палату однажды пожаловала Верочка. Говорили о каких-то пустяках, о работе. Я поймал себя на том, что отношусь к ней без предубеждения. Здесь, в больнице, с помощью старых книг и личных наблюдений я вывел формулу обычного человека. И в этой формуле было все: любовь и мечта, расчет и

глупость, порыв и терпение. Все во всех, хотя и в разных пропорциях. Или, может быть, такова жизнь, что заставляет проявлять то одно, то другое свойство?

- А как со встречным временем? - спросила она напоследок.

- Не знаю.

- Жаль. Мне это очень понравилось.

- А мне скучно. Особенно с тех пор, как я попал сюда. Принеси мне книги из моего стола - Слокама, Колдуэлла, Фоссета, Мелвилла, Лондона, всех принеси. За это я расскажу тебе потом о времени. Нет, постой. Я сейчас скажу. Время - это громадный кашалот, который закусывает вселенной и выплевывает косточки.

Я дал ей телефон Вальки (в больнице телефон почему-то не работал), и он явился на следующий день.

- Надолго? - спросил он.

- На месяц. Где был?

- На Волге. В полях-лесах антенны ставил.

- Радары? . ..

- Нет, радиотелескопы, представь себе.

- Ты отощал, как серый волк. Тебе бы на мое место. Жизнь спокойная. Лежи и думай. А хочешь - просто лежи. Только вот что, Влах: обалдел я слегка, понимаешь? Валяешься с утра до утра, и мимо санитарки снуют несносно. Принеси мне брюки и свитер.

- Зачем тебе… - начал было он.

- Штаны и свитер, - отрезал я. - У меня же здесь все отобрали. Вот ключ от квартиры.

Я смотрел ему вслед и думал. Что ж, может быть, и для него придет время открытий. Поеду ли я в Синегорск? Я чувствовал, что он прав. И эта правота не нуждалась в моем решении, не зависела от него.

В эти несколько недель, пока я лежал на больничной койке, странные мысли приходили в голову. По вечерам я видел кусок черного звездного неба между занавесками, и мир казался мне просто пустым ящиком, который я мог наполнять раскрашенными кубиками с написанными на них словами: «время», «жизнь», «грусть», «счастье», «человек» - всеми словами, какие я знал.

И в каком бы порядке я ни укладывал эти кубики, в ящике еще оставалось очень много пустого места - он был просто бездонным.

Наконец мне надоедало смотреть на звезды и размышлять о сознании, творящем мир. Я окунался в книги, которые мне принесла Верочка. Это были книги, многие из которых я и раньше читал. Они до поры до времени валялись в моем рабочем столе, словно поджидали удобного случая, чтобы снова рассказать мне сказки о Полинезии, Галапагосских островах и обоих полюсах - Северном и Южном. Я понял, что все они - Нансены, Магелланы, Колумбы, Лазаревы, Амундсены, - даже если они шли среди заснеженных торосов, в конце кон-цов, надеялись открыть волшебную страну, отгороженную от остального мира ледяной стеной.