Красные фонари - [10]

Еще перед тем как Дмитрий Николаевич Журавлев позвонил Юрию Александровичу Завадскому с просьбой меня посмотреть, была такая история. В нашем доме жил некий Борис Годунцов, странный парень, который, когда я был студентом Школы-студии МХАТ, врывался ко мне домой и говорил: «Ну-ка, посмотри, какой я, проверь меня». И начинал читать куски из каких-то ролей, демонстрируя непонятные вещи. Он то кричал, то плакал, то смеялся, то есть делал все то, что характеризуется как актерские штампы, — в общем, показывал, что он артист. Впоследствии Борис поступил в школу при театре имени Моссовета, и когда меня никуда не брали, он сказал: «Слушай, давай я тебя устрою в театр Моссовета, приходи». И я пришел. Мы поднялись на последний этаж, и он буквально втолкнул меня в какую-то дверь. Я подумал, что вхожу в зрительный зал, а оказался в кабинете Завадского. О боже! Он сидел где-то в глубине кабинета, огромная настольная лампа матового света освещала его наклонившуюся желтую лысину, он даже не поднял голову. Вообще что-то мавзолейное было во всем этом — и тишина, и запах, и свет. Деваться было некуда, я стоял. Вдруг Юрий Александрович посмотрел на меня и кивком показал, чтобы я проходил и садился. Отступать было некуда, я сел и рассказал коротко, кто я, что и как. Самое интересное, что он разговаривал со мной очень доверительно и сказал: «Ну что же, мне нужен Звездич на роль в «Маскараде», мне нужен тот-то, тот-то, как вы». Он со мной долго еще о чем-то говорил, а я сидел обалдевший, потому что шел в зрительный зал, а попал к нему. Вот такая встреча была с Завадским. И как раз после этого я обратился к Дмитрию Николаевичу и сказал, что был у Юрия Александровича и он назначил мне пробы. Тогда Дмитрий Николаевич позвонил Завадскому, чтобы ко мне отнеслись повнимательней и взяли в театр.

Мне повезло, потому что в театре имени Моссовета я играл в спектакле «Король Лир» вместе с великим Николаем Семеновичем Мордвиновым. Он исполнял там главную роль. Помню первую читку пьесы. Все актеры сидят за столом, проговаривая реплики своих персонажей. В центре — Мордвинов. Кто-то из актеров читает себе под нос, кто-то погромче, но невнятно. Но не Мордвинов. Он не просто проговаривал текст, он уже жил им, представляя, как тот будет звучать на сцене, проигрывая разные варианты.

И вот, когда все сонно, на одной ноте произносят, проще говоря, долдонят текст, доходит место до реплики Мордвинова — Лира: «О, шут мой, я схожу с ума!» Николай Семенович встает со стула, сразу став каким-то огромным, и во всю мощь своего голосища — это просто рев раненого зверя — восклицает: «О, шут мой, я схожу с ума!» Казалось, сейчас стекла из окон повылетают. Все вздрогнули, все были потрясены. У меня по коже пробежали мурашки. Это был настоящий Лир. Это было сказано с такой неподдельной болью, искренностью, силой! Так может воскликнуть только человек, наполненный пьесой, уже проживший ее много раз. А это была всего лишь первая читка!

В начале шестидесятых, в период моей короткой работы на Малой Бронной, режиссер Владимир Храмов решил поставить в театре пьесу Шекспира «Бесплодные усилия любви». Мы тщательно готовились к этому спектаклю, разбирали роли. Пьеса была очень непростая, и Володя Храмов решил отвезти нас, актеров, в Переделкино к ее переводчику… К кому бы вы думали? А к самому Корнею Ивановичу Чуковскому, Чукоккале, автору «Тараканища», «Мойдодыра», «Мухи-Цокотухи», «Айболита»…

Приехали. Милый, приветливый седой старик. Белая кожа, никакого намека на румянец. Постоянно улыбающийся. Так хорошо знакомый голос (по радио тогда он часто выступал): «Одеяло убежало, улетела простыня… Ехали медведи на велосипеде…» и так далее. Ласковым голосом он говорил каждому: «Здравствуйте!», одаривая его улыбкой. Особенно тепло приветствовал он наших молоденьких актрис. Не отрывал от них глаз, долго держал и не отпускал их руку, любезно провожал до кресла, приглашая присесть. Всем своим видом показывая каждой, что именно к ней он особенно расположен. И многозначительно улыбался, как бы ожидая от нее ответных знаков внимания. Потом, когда все расселись, он сказал: «Сейчас, подождите, девочки, сейчас приду…» И вскоре вернулся в роскошной красной мантии и шапочке-конфедератке. «Был тут недавно в Лондоне. Удостоен степени доктора литературы Оксфордского университета», — важно сказал он, опять оглядывая многозначительным взглядом наших девочек.

Когда ему задавали вопросы по поводу «Бесплодных усилий любви», он отвечал нехотя — мол, что там может быть непонятного? И продолжал, продолжал разглядывать наших хорошеньких актрис. И все улыбался, улыбался. Потом, словно собираясь открыть какой-то секрет, стал по очереди подсаживаться к каждой нашей девушке и нашептывать ей что-то на ушко. Затем начинал нежно гладить ее по плечику, по спинке… Девушки краснели от смущения, но ему не отказывали — великий старик, всё ждали, что он будет говорить про пьесу… А он все поглаживал и пощупывал. Хихикая и улыбаясь. Нашептывая что-то, явно не имеющее отношения к пьесе. А после грустно вздохнул и сказал: «Вот это и называется: бесплодные усилия любви!»