Красные боги - [45]

Он шел тем же путем – через залу, которая за несколько минут до того служила полем битвы. Маа Ванга не тронули ни стоны раненых, ни кучи мертвых тел, ни лужи крови. Он, не останавливаясь, прошел, шагая через трупы, к двери, скрытой за спиной идола.

По лестнице и по подземному коридору он выбрался из храма наружу и побежал к тому месту, где спрятал свою добычу, живой трофей одержанной победы. Из ран на груди, на бедре и на плече текла кровь, но он не чувствовал боли. Он думал только о белокурой самке, о том, что ее желание исполнено и что он, Маа Ванг, может гордиться собой.

Вот и пещера. Легким прыжком Маа Ванг взобрался на уступ скалы и ползком пролез внутрь.

Что за наваждение?.. Пещера пуста. Ничего не понимая, Маа Ванг остановился на месте. Единственное, что оставалось тут от женщины – это белый лоскут материи. Кусок ее одежды. А! Здесь происходила борьба! Ее увели отсюда силой!

Из его груди вырвался страшный крик. И с этим криком, от которого, казалось, даже скалы задрожали, он бросился обратно в храм.

С взбешенным лицом мчался он по залам храма, заглядывая во все темные закоулки. Все, что было в нем человеческого, заглохло. Он стал только зверем. Зверем-самцом, обманутым и ненасытившимся; зверем, разъяренным борьбой и неудачей; зверем, не знающим препятствий и сокрушающим все, что попадается на пути.

Белокурой самки здесь нет?! Кто виноват, что она исчезла?.. Колдуньи?.. Иенг!.. И эти идолы!..

Он опять находился в главной зале, где стояла двенадцатирукая статуя. В диком остервенении бросился Маа Ванг на красного бога и своей огромной дубиной стал колотить по идолу до тех пор, пока не свалил его с пьедестала и не превратил в бесформенную медную массу.

Тогда он бросился к другим идолам и чудовищным изображениям, бил их, сокрушал, швырял, ломал, истекая кровью, брызгая бешеной слюной.

Бегая по всему помещению храма, он, в конце концов, очутился перед какой-то аркой, на верху которой стоял гигантский каменный дракон. Маа Ванг хотел пройти под этой аркой, но едва он ступил на порог, как громадный дракон свалился.

Без крика и стона упал Маа Ванг, придавленный каменной глыбой.

И в тот же самый момент к месту гибели Маа Ванга сбежались уцелевшие в битве колдуньи, давно поджидавшие этого момента, спрятавшись в укромных местах.

Так отомстила Иенг за гибель своих жриц, за освобождение пленников и за поругание святынь.

Смутно, словно в бреду, или как обрывки тяжелого сна помнил Пьер дальнейшее. Лишь один эпизод сохранился более или менее отчетливо в его памяти. Это было на опушке леса перед выходом на лужайку, где раньше помещался пост. Только теперь вместо зданий здесь виднелись лишь обгоревшие бревна. Пьер стоял на коленях, а около него, прислонившись головой к дереву, лежал на траве отец Равен. Пьер видел его страдания, видел куски гниющего мяса в его открытых ранах на боку, в животе и на ногах, видел муравьев, пьющих кровь еще живого человека, но даже не пытался облегчить страдания, ибо было ясно, что всякая помощь уже опоздала, что отец Равен умирает.

– Господи, дай мне покой, – простонал священник и повторил еще несколько раз: – Покой, покой.

И смолк. Его бледная худая рука, державшая крест около губ, упала на грудь. Отец Равен умер.

После этого полный провал в памяти Пьера, черная тьма в сознании.

Глава 25

Пьер открыл скрипучие ставни и распахнул окно. В комнату, пропитанную запахом лекарств, ворвались солнечные лучи, осветили белые стены, чистое белье на кровати и, сверкая, заиграли на столе, уставленном аптечными флаконами и баночками.

Большие часы, украшающие передний фасад госпиталя, пробили пять раз. В одной из соседних палат кто-то с шумом открыл окно. Послеобеденный отдых больных, приуроченный к самому жаркому времени дня, закончился.

Пьер потянулся, попробовал свои мускулы. Слабо! Плохи, брат, твои дела. Ничто теперь уже не восстановит былых сил, ничто не возвратит прежний жар в кровь. Пять месяцев нервных потрясений и тяжелой болезни окончательно подорвали организм. Молодость прошла. А с ней, может быть, и вся жизнь?

Скрип двери прервал мрачные размышления Пьера. Улыбаясь, вошла сестра милосердия.

– Да вы молодцом! Хорошо себя чувствуете?

Пьер не отвечал.

– Э, на вас, кажется, опять нахлынули черные мысли. Бросьте это занятие, пойдите лучше погуляйте в парке. Сегодня первый раз, когда доктор разрешает вам выйти на свежий воздух.

– Послушайте, сестра Тереза, я хотел бы… – Он запнулся.

– Вероятно, вы хотите спросить, как сюда попали, – подхватила сестра. – В сотый раз тот же вопрос. Честное слово, ничего не знаю. Если бы знала, я бы вам сказала. Какой интерес мне скрывать?.. Вас доставили сюда вечером во время моего дежурства. Вы были так плохи, что надо было прежде всего заняться вами, а не допросом тех, кто вас привез. Вы были без памяти и, признаться, – теперь-то можно сказать, потому что вы поправляетесь, – я боялась, что вы не дотянете до утра и умрете. Все время вы бредили.

– Что же я говорил?

– Разве это можно запомнить? Через мои руки проходит столько больных… Одно время вас пришлось силой удерживать в постели, потому что вы все время порывались встать и уйти. Ах, бросим это, милый Люрсак. Пойдите лучше погуляйте. Встретите товарищей, развлечетесь. Они вам расскажут последние сайгонские сплетни. Право, идите. Вон, слышите, как весело смеются. Ну, собирайтесь. Марш, марш на прогулку. Через пять минут я вернусь. Чтобы вас к тому времени здесь не было.