Красные боги - [3]

Он замолчал. Наступила опять великая тишина, ничем не нарушаемая. Вдруг страшный гром ударил над моей головой. Что за болван там забавляется? Какие-то теплые и тяжелые капли упали мне на лицо и на руку. Я приоткрыл глаза и, сразу протрезвев, вскочил на ноги. Пьер лежал рядом со мной. Из его черепа на мой лоб сочилась кровь. А в руке у него сверкал револьвер.

Прошла неделя.

Мои нервы были натянуты, как струны. Я должен был облегчить свое состояние и отправился курить шандао. Как я и предвидел, шандао воскресил в моей памяти мельчайшие детали того, о чем поведал мне Пьер, прежде чем убить себя. И вот каждый вечер, буква за буквой, ничего не прибавляя, я записываю его странную историю. Я пишу не для себя, ибо я все знаю, но для других, которые думают, что они постигли все, что они выгнали таинственное и неведомое из его последних убежищ и которые не подозревают, что настоящая Тайна еще существует в мире, живет рядом с нами.

Я закончил. Я не прибавил ни одного слова, не выдумал ни одной подробности. Только – самое тщательное воспроизведение рассказа Пьера.

А сам я теперь больше не буду курить. Никогда!

Итак, вот история, которую рассказал мне Пьер[3].

Глава 1

Выйдя из бюро, Пьер Люрсак остановился в дверях и аккуратно свернул только что полученное от директора «дорожное свидетельство». Потом, размышляя о приказаниях, данных ему, пересек веранду и спустился по большой лестнице в парк. Тут стоял на карауле солдат-туземец, линх. Пьер приказал ему:

– Позови рикшу.

Линх крикнул. Из боковой аллеи выбежал человек, таща за собой легкую коляску. Одним прыжком Пьер вскочил в коляску и уселся на подушки. Рикша вопросительно смотрел на него, ожидая адреса. Люрсак знаком подозвал линха.

– Я говорю по-вьетнамски так плохо, что он меня не поймет. Скажи ему, что я хочу возвратиться в отель.

– Та бэм ква лон[4], – ответил низкорослый солдатик-туземец, одетый так своеобразно, что походил не то на детскую игрушку, не то на опереточного воина.

На местном языке он объяснил рикше, что от него требуется. Тот кивком показал, что понял, схватился за оглобли и тронулся в путь. Рикша бежал быстро и ровно, а Пьер, откинувшись на спинку коляски и ритмично покачиваясь, смотрел на его голое тело и на выступившие на нем крупные капли пота.

При выходе из тенистых аллей парка, когда они пересекали большую площадь перед дворцом французского губернатора, Пьера почти обжег горячий ветер. Хотя на голове у него был легкий шлем, а одет он был в просторный белый костюм, Пьер изнемогал от жгучей ласки здешнего солнца. И только когда пусс опять очутился в тени аллеи из громадных тамариндов, Пьер легко вздохнул, растянулся и закрыл глаза, испытывая приятное ощущение от легкого зыбкого покачивания коляски.

Когда в одном месте, где собралось много колясок, рикша немного замедлил шаг, Пьер услышал, как его кто-то окликнул.

– О, Пьер!

Удивленный, он повернул голову в сторону тротуара. Там стоял улыбающийся лейтенант колониальной пехоты.

– Сюда, сюда, Пьер.

Люрсак сразу узнал его.

– Жак!

Коснувшись тростью плеча рикши, он крикнул:

– Тони… тони.

Это было единственное слово из вьетнамского языка, которое удалось ему запомнить по приезде в Сайгон.

Вьетнамец остановился. Пьер выпрыгнул из коляски. Лейтенант уже шел ему навстречу. Взволнованные и обрадованные, они расцеловались. Потом Жак Брессон, отступя на несколько шагов, стал полушутливо осматривать своего друга со всех сторон.

Это был широкоплечий высокий мужчина с хорошо развитой фигурой и приятным молодым лицом.

– Я получил твою записку только сегодня утром, так как был в отъезде. Не успел привести себя после дороги в порядок как следует и побежал в твой отель. Тебя не было, но бой из отеля на местном исковерканном французском языке наболтал мне, что ты или ушел два часа тому назад, или вернешься через два часа. Одним словом, я понял, что ты еще не уехал и нам удастся встретиться. Что ты сейчас собираешься делать?

– Ничего, – ответил Пьер. – Думал вернуться в отель.

– Тогда идем вместе. Посидим в кафе.

Люрсак согласился.

– С радостью. Я здесь уже три дня и начинаю скучать от одиночества. Мне сказали, что ты пробудешь в отъезде еще недели две.

Он бросил рикше несколько монет, взял друга под руку и пошел с ним по тротуару. Оживленно разговаривая, вспоминая о днях совместной жизни в Париже, они прошли несколько улиц и дошли до площади где, указывая на кафе в угловом доме, Жак Брессон сказал:

– Пойдем туда. Сядем на террасе. Ты не знаешь Сайгона и будешь наблюдать любопытное зрелище. Сейчас как раз наступает лучший час дня. В это время всегда поднимается легкий ветерок, который немного охлаждает жару. Лучшая сайгонская публика в этот час сидит по кафе и пьет прохладительные напитки.

Вошли. Уселись. Пьер спросил:

– Тебе нравится тут, в этой стране?

– Как сказать? Есть тут и хорошее, есть и плохое. Хорошего, пожалуй, больше, чем плохого. А что касается самого Сайгона, то в нем я бываю очень мало. Из шести месяцев я четыре или пять провожу в поездках по бруссам, так называются местные непроходимые кустарники, путешествую по дремучим лесам Аннама и Верхнего Тонкина, по каналам и озерам Лаоса.