Краснокожий пророк - [106]

Такой деревни Элвин еще ни разу не видел. Она не походила ни на французский Детройт, где люди жили, сбившись в кучу, ни на редкие поселенья Воббской территории, где каждая ферма казалась неровной заплатой на яркой зелени леса. Здесь деревья были ухожены и росли рядами, отделяя одно поле от другого. Лишь на склонах холмов, окаймляющих долину, лесные гиганты вновь возвращались к своему дикому состоянию. Поскольку земля уже оттаяла, на полях появились фермеры. Их плуги осторожно, бережно разрезали лик земли. Как краснокожий, проводя острием ножа по своему бедру, учит лезвие жажде, так плуг фермера учит землю плодородить. Только из-под лезвия плуга покажется не кровь, как из-под острого кремня, а пшеница, маис, рис или овес тонкой струйкой пробегут по коже земли. Эта открытая рана будет кровоточить, пока не наступит осень и серпы жнецов не снимут богатый урожай. Затем снова пойдет снег, укрыв землю белой повязкой и залечив ее до следующего года. Вся эта долина напоминала старую, больную лошадь.

«Я не должен так думать, — упрекнул себя Элвин. — Я должен радоваться, ведь я снова вижу землю белых поселенцев». Из сотен печных труб, торчащих по всей долине, курился дымок. Проведя в заточении четырех стен целую зиму, на улицу хлынули радостные ребятишки; фермеры, потея в легких весенних заморозках, исполняли обязанности по дому; из ноздрей и от тяжело вздымающихся боков лошадей и быков валил жаркий пар. Вот он какой, дом. Вот какой Армор, отец и прочие белые поселенцы хотят видеть Воббскую долину. Это и есть цивилизация — одно хозяйство упирается в другое, локти упираются в бока ближнего, земля измерена и поделена, чтобы все знали, что кому принадлежит, кто что использует и кто лезет на чужую территорию.

Проведя целый год среди краснокожих и не видя из бледнолицых никого, кроме Меры и Сказителя, Элвин уже не мог смотреть на долину глазами белого человека. Он смотрел на нее, как краснокожий, и ему казалось, что видит он конец света.

— Что мы здесь делаем? — спросил Элвин Такумсе.

Такумсе ничего не ответил. Уверенным шагом, словно имел на это полное право, он принялся спускаться с холмов в долину белого человека. Элвин не понял его поведения, но, как обычно, последовал за ним.

К величайшему удивлению Элвина, когда они ступили на полувспаханное поле, фермер не заорал на них, чтобы они, мол, топтали землю где-нибудь в другом месте. Подняв голову, он дружелюбно подмигнул и махнул рукой.

— Привет, Айк! — крикнул он.

Айк?

Такумсе помахал ему в ответ и зашагал дальше.

Элвин чуть не расхохотался. Фермеры, освоившие эту долину, прекрасно знали Такумсе, знали его настолько хорошо, что узнавали издалека! И Такумсе, самого ярого ненавистника бледнолицых во всей лесной стране, называли здесь именем белого человека!

Но Элвин решил подождать с расспросами. Он молча шагал следом за Такумсе, пока тот не пришел туда, куда изначально направлялся.

Этот дом ничем не отличался от остальных, разве что выглядел чуточку подревнее. Большой, с множеством пристроек, беспорядочно окруживших первоначальное строение. Наверное, вон тот уголок дома, под которым виднеется каменный фундамент, и был первой хижиной, построенной здесь. Затем к ней добавилась большая пристройка, так что времянка превратилась в кухню, после чего спереди было добавлено еще одно крыло — оно было уже двухэтажным, с большим чердаком. Впоследствии к хижине пристроили сзади еще несколько комнат — резные балки, положенные в остов и когда-то сиявшие свежей белизной, уже потемнели и сквозь облупившуюся краску проглядывало серое дерево. В этом доме заключалась вся история долины: сначала лишь бы времянку возвести, чтобы укрыться от дождей, пока корчуешь лес; потом можно добавить комнату или две для удобства; затем достигаешь некоего процветания, рождаются дети, и вот уже возникает нужда в большом двухэтажном особняке. В конце концов в доме живет три поколения одной семьи, и здание разрастается не потому, что хозяин не хочет ударить в грязь лицом перед остальными поселенцами, а затем, чтобы обеспечить местом новых членов семейства.

Таким был тот дом, дом, который впитал в себя долгую повесть о победной войне белого человека против земли.

Такумсе обошел его вокруг и направился к маленькой, потрепанной дверце, что выходила на задний двор. Он даже не постучал — открыв дверь, он шагнул внутрь.

Все это Элвин видел собственными глазами, и впервые он растерялся. По сути дела, он должен был зайти в дом следом за Такумсе, как заходил в глиняные мазанки краснокожих. Но, будучи бледнолицым, он знал, что нельзя входить в чужой дом вот так, с заднего входа. Надо подойти к передней двери, вежливо постучать и подождать, пока тебя впустят.

Поэтому Элвин так и стоял у задней двери, которую Такумсе, конечно же, даже не позаботился закрыть, — стоял и смотрел, как первые весенние мушки залетают в темный коридор. Он чуточку поежился, вспомнив мать, которая в таких случаях принималась кричать и ругаться, что вот, мол, оставляют двери открытыми, и в комнату набиваются мухи, которые потом жужжат и кусаются по ночам, мешая честному народу спать. Вспомнив об этом, Элвин поступил так, как требовала от детей мать: он вошел в дом и закрыл за собой дверь.