Маленькая Пэгги собирала яйца с величайшей осторожностью. Она ворошила солому рукой до тех пор, пока ее пальцы не натыкались на что-то твердое и тяжелое, стараясь не обращать внимания на склизкие куриные катыши. Мама ведь никогда не морщилась при виде пеленок, загаженных детьми постояльцев. Даже если эти катыши были мокрыми, тянучими и заставляли пальцы девочки слипаться, Пэгги терпеливо раздвигала солому, брала яйцо в руку и вынимала его из лукошка. Все это проделывалось стоя на неустойчивой табуретке, чтобы дотянуться до места, находящегося гораздо выше ее головы. Мама говорила, что она еще слишком мала для сбора яиц, но малышка Пэгги доказала, что это не так. Ежедневно она ощупывала каждое лукошко и добывала все-все, до последнего яйца.
Каждое яйцо, повторяла она про себя еще и еще раз. Я должна дотянуться до каждого из них.
Тут Пэгги оглянулась на северо-восточный угол, самое темное место во всем курятнике, где на своем лукошке сидела Чертова Мэри, похожая на кошмар самого дьявола и ненавидяще сверкающая злобными глазками, говоря: Иди сюда, девочка, и дай мне ущипнуть тебя. Я хочу кончик твоего пальца, может даже большого пальца, а если ты подойдешь достаточно близко и попытаешься забрать мое яйцо, то мне достанется и кусочек твоего глаза. У большинства животных сердечный огонь не такой уж сильный, но Чертова Мэри была сильна и прямо дымилась от злости ядовитым дымком. И никто кроме маленькой Пэгги не мог увидеть этого. Чертова Мэри мечтала о погибели для всех людей, но в особенности для одной пятилетней девочки, чему доказательством уже служили несколько шрамов на пальцах Пэгги. По меньшей мере один шрам, и, как бы Папа не утверждал что не видит его, малышка Пэгги помнила как он ей достался и никто не мог обвинить ее, если иногда она забывала ощупать лукошко под Чертовой Мэри, сидевшей на нем как лесной разбойник, собирающийся убить первого человека, который только попытается подойти. Никто ведь особо не осерчает, если иногда она просто позабудет посмотреть туда.
Я забыла. Я смотрела в каждое лукошко, каждое, и если случайно пропустила одно, то я забыла забыла забыла.
Всем ведь известно, что Чертова Мэри мерзкая курица и слишком жадная, чтобы отдавать какие бы то ни было яйца, если они только не безнадежно протухли.
Я забыла.
Когда она принесла лукошко с яйцами домой, Мама еще не успела разжечь огонь. Вода в котле была холодной и малышке Пэгги позволили самой опустить в него яйца одно за другим. Затем Мама подвесила котел на крюк и задвинула прямо на огонь. Когда варишь яйца, то не обязательно ждать, чтобы огонь разгорелся, неплохо получается, даже если огонь совсем слабый. «Пэг» сказал Папа.
Это же имя принадлежало и Маме, но то, как Папа произнес его, не оставляло никаких сомнений, кого он имеет в виду. Он произнес его так, будто хотел сказать: «Ну-малышка-Пэгги-ты-и-влииипла!» и Пэгги, поняв, что ее тайна полностью и окончательно раскрыта, завопила что есть силы:
«Я забыла, Папа!»
Мама обернулась и удивленно посмотрела на нее. Папа, однако, не удивился вовсе. Одну руку он прятал за спиной и Пэгги казалось, что она видит в ней яйцо, проклятое яйцо Чертовой Мэри. «Что ты забыла, Пэгги?» спросил Папа мягким голосом. И тут Пэгги поняла, что она самая глупая девочка на свете. Ее еще ни в чем не обвинили, а она уже в этом созналась.
Но сдаваться так просто она не собиралась. Потому что терпеть не могла, чтобы ее ругали и даже бывала готова в такие моменты закричать, чтобы они отправили ее жить в Англию, где живет Лорд-Протектор «Лорд-Протектор – глава государства в Англии в период Протектората (первый Протектор-Оливер Кромвель). „PROTECTOR“ значит по-английски также „покровитель“». А достаточно было взглянуть в глаза Папе, чтобы понять, что Покровитель ей сейчас не помешал бы. Поэтому, состроив свою самую невинную рожицу, она сказала: «Я не знаю, Папа».
«Так что ты забыла?» опять поинтересовался Папа. "Гораций, – забеспокоилась Мама. «Скажи в чем дело. Если она виновата, то так и скажи, и нечего тянуть резину.»
«Я только один раз забыла, Папа. Она противная старая курица и она меня ненавидит.»
Папа медленно и тихо повторил «Только один раз?» и вытащил руку из-за спины. В ней было не одно яйцо, а целое лукошко, наполненное раздавленными засохшими яйцами, перемешанными с сеном, кусочками скорлупы и дохлыми цыплятами.
«Вовсе не обязательно было притаскивать сюда эту гадость перед завтраком».
«Больше всего меня бесит не то, в чем она провинилась, а то, что она научилась врать».
«Ничего я не научилась, ничего я не врала!» пыталась кричать малышка Пэгги. То, что получалось, больше напоминало плач, хотя только вчера она твердо решила завязать с хныканьем на всю жизнь. «Вот видишь, она уже чувствует себя наказанной». «Она чувствует себя пойманной и ты слишком распустила ее. У нее лживая натура. Лучше было ей умереть, как ее маленькие сестры, чем вырасти такой испорченной.»
Малышка Пэгги увидела, как заполыхал от воспоминаний Мамин сердечный огонь и возник образ красивого ребенка в маленькой люльке, потом еще одного, не такого красивого. Это была Мисси, вторая дочь, она умерла от тифа. Никто из взрослых не прикасался к ней кроме Мамы, которая сама еще в то время не оправилась после болезни и поэтому ничем не могла помочь. Малышка Пэгги подумала, что зря это отец вспомнил о сестрах, потому что хотя мамин сердечный огонь и пылал, лицо ее сделалось ледяным. «Это самая мерзкая вещь из всех, которые мне приходилось слышать».
