Красное зарево над Кладно - [54]

— Ни в коем случае, хотим собрания, — гремит зал.

— Повремените, товарищи. Если уж вы хотите во что бы то ни стало услышать вернувшихся из России чешских коммунистов, разве не будет справедливым, чтобы до этого в Кладно было созвано собрание с участием вернувшихся из России легионеров? Они тоже были в России. Знают, что там делается. Пускай сначала они расскажут, а потом мы решим, как поведем себя по отношению к коммунистам.

Буря протестующих восклицаний заглушает слова Дубеца.

Встает Ванек:

— Товарищи, разрешите мне несколько слов. Я думаю, что горячиться излишне. Мы приняли решение, что в воскресенье созовем собрание, на котором вернувшиеся из России товарищи коммунисты расскажут нам о тамошних событиях. Мы этих товарищей, которые вернулись, не знаем. Не знаем и легионеров. Нам, кладненцам, незнаком и Муна, и мы не знаем, что он и другие делали в России. Не знаем также, что в будущем получится из тех людей, которые ныне возвращаются из России. Как знать! Как кто еще перелиняет, будь он сегодня легионером или большевиком. Нас интересуют не личности. Мы хотим ознакомиться с положением в России. Хотим иметь о нем свое собственное и ясное суждение. Для того, чтобы мы могли иметь такое суждение, нам недостаточно того, что мы до сих пор слышали. Правда, мы слышали мало хорошего. Почти одни обвинения, брань и клевету. Но именно поэтому мы и не доверяем этим разговорам. Кто это так грубо ругает русских большевиков? Не те ли самые враги, которые у нас целыми десятилетиями ругали рабочее движение, ругали социалистическое движение? Были ли справедливыми ругательства, обвинения и клевета, которые они распространяли о социалистическом движении? Не были, товарищи! Всем вам это известно. Поэтому мы не верим той клевете, которую сегодня распространяют о наших русских товарищах рабочих. Нам известно, что они совершили революцию. Прогнали господ и взяли власть в свои собственные руки. Заключили мир. Борются с контрреволюционными бандами и генералами. Всем капиталистическим миром они отвергнуты и прокляты. Но, несмотря на это, держатся твердо и побеждают. Поэтому я их и люблю. Ничего не могу поделать. Возможно, окажется, что и в среде большевиков найдутся скверные люди. Возможно, что в будущем кое-кто еще изменит, не оправдает доверия. Но могу ли я, товарищи, из-за скверных поступков отдельных личностей осуждать всю революцию? Мы кичимся своей образованностью и культурой. Русских рабочих попрекают неграмотностью. Но далеко ли мы ушли со всей своей образованностью и культурой? Насколько приблизились мы к социализму? Разве нет среди нас людей, которые изменили и обманули нас? Вы считаете, я должен перестать быть социалистом потому, что разочаровался в некоторых товарищах? Разве я должен поэтому выйти из партии? Переменить свои убеждения? Должен разрушать то, что целыми десятилетиями помогал строить и создавать? Нет, товарищи, это было бы неправильно — каковы бы ни были люди, которые вернулись из России! Пусть изобличают Муну в чем угодно, это нам не может помешать выслушать его. Мы не малые дети, чтобы сразу же начать молиться на человека лишь потому, что он будет перед нами красно говорить. Будем проверять его слова и вместе с тем наблюдать за его действиями. Если он обманет нас, мы сумеем свести с ним счеты. Но сегодня мы хотим его услышать — и услышим. Никакие угрозы на нас не подействуют. Если придет кто-нибудь и попробует нам в этом помешать, будет иметь дело с нами. Мы в Кладно не дадим отнять у себя свободу собраний. Завоевали мы ее 14 октября, когда против нас стояли австрийские штыки, — и мы не отступили. Не отступим и сегодня, когда нам угрожают наши братья — легионеры и «соколы». Не верю, что все они одобряют эти угрозы. Если у них есть что нам сказать, пускай приходят. Мы их выслушаем. Хотя бы и до собрания. Но собрание состоится. Об этом мы, шахтеры, позаботимся!

Ванек закончил и сел. В зале стояла тишина. Чувствовалось, что он говорил не только за себя. Десятки уполномоченных с шахт и заводов чувствовали и говорили так, как Ванек. Здесь произнесли свое слово не только уполномоченные, но и вся рабочая масса. Лишь через несколько мгновений загремели в зале бурные аплодисменты. Решение было принято. Вернувшиеся из России коммунисты будут выступать в Кладно.

В Праге непреклонное упорство кладненцев вызвало раздражение.

— Говорят, что сам господин президент Масарик был неприятно задет, — докладывает товарищ Киндл на совещании руководства областной организации в Рабочем доме.

— Я только что вернулся из Праги. Был там в центральном исполнительном комитете. Меня снова вызвали туда по телефону. Центр требует, чтобы до открытого собрания было снова созвано собрание уполномоченных. На это собрание явится делегация легионеров. Сделает кладненцам сообщение о том, как недопустимо вели себя коммунисты по отношению к легионерам. Таково пожелание правительства и самого господина президента. В Праге весьма опасаются, как бы в Кладно дело не дошло до насильственных действий. Это могло бы иметь для республики весьма далеко идущие последствия. Нам ничего не приказывают, а просят и советуют, чтобы мы не лезли на рожон. Полагаю поэтому, товарищи, что было бы все-таки лучше…