Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2 - [17]
Что такое «самоопределение» почти никто и не понимал. Вот установим Дон по-своему, по-донскому – и будет самоопределение.
В чьей-то голове толклось, конечно: что нужна бы Донская Финляндия. Что нам, донцам, до судеб Российской Империи: хоть там царь али Временное правительство, кадеты или социал-демократы?
А Фёдор Дмитриевич и по сегодня хранил карточку дружка Филиппа Миронова: «За автономию донских казаков лягут наши головы!» Но сам – давно уже не был уверен, класть ли голову за то? Вот с таким Голубовым и его шантрапой – будет ли наш Дон краше?
А земля? Земля!! Вся донская земля – достояние казачества, добыта кровью предков, и много раз оплачена тяготами казачьей службы. И все недра земли, вся соль в озёрах, и леса, и промысловые рыбные ловли – Войску! И земли государственные, удельные, монастырские, церковные – Войску! Однако вот безпокой: жили у нас пришлые на Дону, кацапы и хохлы, как у Христа за пазухой, плодились, хлебопашествовали, наполняли степи, гоняли быков, скупали овец, рыбу, – а вот уже их наросло больше, чем нас, казаков, – и им тоже землю? Другое б какое время и место – отпожаловали б им иначе, но после революции слишком круто не погуторишь. А вот что: помещичьи земли, они бывшие казачьи, да раздарены царями, – выкупить на средства государства и раздавать по соглашению: и казакам (какие удобны казачеству – в первую очередь ему), ну и крестьянам. И надельные крестьянские за ними – чего им ещё?
И не будь в Ковынёве казачье сердце – возмутился бы: эй, слишком много тянете, станичники! А на казачий погляд – так вроде и справедливо.
А – казачья служба? А – нет больше силов вытягивать нам такую! Теперь – свобода пришла! Теперь – отменить поголовную казачью повинность, а – наравне со всеми в России. (Но – только в кавалерии! и только под командой казачьих офицеров!) И снаряжение казаков – за счёт казны. И при выходе казака на службу – платить пособию. (А налоги – не нам бы платить, а с тех, кто побогаче.)
Теперь – по всему Войску выбирать Круг! И казáчкам нашим – выбирать с двадцати лет, как и казакам, наши бабы того стоют! А Кругу собраться – в маю́, на неделе по Троице, – и за 200 лет снова выберет Атамана донское народоправство! Волошинов – так и будет временным атаманом до Круга, и Областному комитету и Военному отделу – ему подчиняться. А от казачьего населения оставим и свой Исполнительный комитет – и он за всеми делами до Войскового Круга последит.
Пошёл гутóр весёлый! Распрямился от первого ошелома Старый Дон!
– Нет, брешут вашего отца дети! Море вброд перебредём, а не поддадимся!
– Прикорóт вам даём! Стерягись!
98
После той стычки с солдатской толпой в Кишинёве оттуда полетели телеграммы в Петроград с жалобами на контрреволюционный отряд есаула Шкуро, вот-вот началась бы у него война с комитетчиками, да и опасно было держать казаков в этом разложении. И Шкуро занял силой кишинёвский вокзал, добыл поездной состав и двинул свой отряд на Кубань. Ехали властно, как экстренный поезд.
Только в Харцизске 18 апреля попали в митинговавшую толпу – у них почему-то 1 мая, тысяч пятнадцать их, красные, чёрные и жёлто-голубые флаги. Едва состав остановился – рабочие потребовали: что за люди? почему без красных флагов? – выдать командный состав на суд пролетариата. Вахмистр Назаренко вскочил на пулемётную площадку и закричал толпе:
– Вы боретесь за свободу? Какая ж к чёрту это свобода, если мы не хотим носить ваших красных тряпок, а вы принуждаете? Мы казаки – давно и без вас свободны!
– Бей их! – заревела толпа.
– К пулемётам! – скомандовал своим Назаренко. Они и тут.
Однако стрелять не пришлось. С ужасом толпа бросилась врассыпную, теряя и флаги.
Спешность тучковского приказа о мгновенной отмене морских погонов вызвала в Севастополе 17 апреля переполох: надо было успеть за сутки, к Первомайской демонстрации. На Екатерининской улице и на Нахимовском проспекте матросские группы останавливали проходящих офицеров и красной краской перечёркивали им погоны и замазывали кокарды. Волнение передалось и в сухопутные части, которых приказ министра не касался. В крепость вбежал прапорщик Юргенс и перед ополченцами 455-й дружины сорвал с себя погоны и стал топтать их ногами, кричал о последнем символе власти Романовых. Его примеру стали следовать и солдаты – срывали с себя и швыряли погоны: «Долой двинастию!» Тут подскочила одна солдатская баба, за ней другие свободные гражданки, присели на глазах у всех и стали на эти погоны мочиться.
А в нестроевых ротах крепостной артиллерии солдаты стали срывать погоны со своих унтер-офицеров, это перекинулось и в другие части. На улицах стали ножницами срезать все погоны подряд, и тысячи их теперь валялись повсюду. В 5-м Черноморском полку солдаты гонялись за дежурным офицером, едва не разорвали его. По крепости в спешке был отдан приказ: всем сухопутным офицерам – снять погоны.
А через сутки в Севастополь пришла грозная телеграмма Гучкова, что местное начальство превысило свои права и осмелилось «снимать погоны с доблестных офицеров». И офицеры снова стали надевать. Вот на улице матрос спрашивает военного в кителе без погонов, но с кокардой и шашкой: «Вы офицер? А тогда почему позволяете себе ходить без погонов?»
