«Красное и коричневое» и другие пьесы - [18]
Затемнение.
Свет загорается. В каморе — Д и м и т р о в и в р а ч-г е с т а п о в е ц.
В р а ч. Вам требуется не лекарство, а пуля.
Д и м и т р о в. Вы должны.
В р а ч. Я должен переждать время, отведенное для осмотра.
Д и м и т р о в. Моя болезнь быстро прогрессирует.
В р а ч. Так и должно быть.
Д и м и т р о в. Ваш коллега в Лейпциге был трусливым, но человечным.
В р а ч. Он уже не врач.
Д и м и т р о в. Вы — циник.
В р а ч. Хуже… Я, может быть, вообще не врач… И не забывайте, что вы находитесь в гестапо.
Входит А д е л ь. Молчание. Все трое встречаются взглядами.
А д е л ь. Вы заслужили свою судьбу, Димитров.
Затемнение.
Свет загорается в кабинете Гелера. А д е л ь медленно входит и садится в кресло, задумчиво склоняется над своими папками. П о л и ц е й с к и й с о ш р а м о м подсовывает конверт под дверь, стучит и исчезает.
А д е л ь. Войдите.
Никто не входит.
Войдите! (Подходит к двери, видит конверт, берет его, выглядывает в коридор, никого нет. Возвращается, разрывает конверт, читает.)
Г о л о с Т р а у б е. «Милая фрейлейн Адель! Извини, дорогая Адель, что я назвал тебя «фрейлейн». Это, наверно, потому, что ты теперь от меня далеко — нас разделяет целая жизнь. Когда будешь читать эти строки, которые, быть может, для тебя не имеют никакого значения, наивного Петера Траубе не будет на этом свете. Я предал Германию. Время сейчас такое, что суда не будет. Одним словом, дело в следующем: машину, в которой заключенных перевозили из Лейпцига в Берлин, я должен был в определенном месте пустить в пропасть. Так было задумано господином Гелером. Я этого не сделал. И быть может, не только потому, что рядом со мной сидела ты… В конце концов, человек должен жертвовать своей любовью во имя родины… Я уверен, что в те секунды, пока машина летела бы вниз, ты не упрекнула бы меня, потому что так повелела Германия, а ты любишь Германию, любишь ее больше всего на свете. Склоняю голову перед твоей большой любовью и жду пулю. Времени больше нет, прощай!.. Петер».
Затемнение.
Свет загорается в верхнем помещении. Ш т у р м о в и к диктует м а ш и н и с т к е.
Ш т у р м о в и к. «Приказываю:
1. Провести налет на мастерскую советского гражданина Шаяга, расположенную на Грайфсвальдерштрассе, 12. При попытке оказать сопротивление действовать по усмотрению начальника команды.
2. Одним отрядом штурмовиков совершить нападение на советское торгпредство в Гамбурге, имущество привести в негодность.
3. Общество друзей новой России, членами которого являются граф Арко, Кардорф и многие видные представители буржуазии, распустить. Секретаря Общества Эриха Барона посадить в тюрьму…»
Затемнение.
Свет загорается. В кабинете — А д е л ь. Стук в дверь, входит п о л и ц е й с к и й с о ш р а м о м.
П о л и ц е й с к и й. Фрейлейн Рихтгофен, мне нужен господин Гелер. Надзиратель Фрик умер.
А д е л ь. Как — умер?
П о л и ц е й с к и й. Скоропостижно, во время еды.
А д е л ь. Господин Гелер у господина Дильса. Пойдемте!
Они выходят. Затемнение.
Свет загорается. В камере — Д и м и т р о в, который что-то пишет, наклонившись над низким столиком. Входит Г е л е р.
Г е л е р. Господин Димитров, приведите в порядок свою комнату. Вас скоро посетит высокий гость.
Д и м и т р о в. Я никого не приглашал. А в этой дыре, а не комнате, как вы ее называете, все в порядке. (Кашляет.)
Г е л е р. Вы плохо себя чувствуете?
Д и м и т р о в. Напротив, я чувствую себя отлично.
Г е л е р. Прошу вас, господин Димитров, с гостем быть корректным.
Д и м и т р о в. Можете в этом не сомневаться, господин Гелер.
Г е л е р. Думаю, вам не на что жаловаться.
Слышатся шаги.
Встаньте, Димитров!
Д и м и т р о в. Мне кажется, в этом нет надобности.
Входит Д и л ь с, с легким поклоном пропуская вперед Г е р и н г а.
Д и л ь с. Господин премьер-министр, разрешите представить вам заключенного Димитрова. Комната чистая, пища хорошая, заключенный имеет все необходимое для работы, может писать, ему обеспечено ежедневное медицинское обслуживание.
Г е р и н г. Благодарю вас, Дильс, я это вижу.
Гелер и Дильс отдают честь и уходят.
Ну, Димитров, поздравляю вас. Вы оправданы. Надеюсь, вы довольны немецким правосудием.
Д и м и т р о в. По-моему, вы даже больше, господин премьер-министр, чем я. И волки сыты, и овцы целы.
Г е р и н г. Напрасно вы придаете такое большое значение прошедшему процессу. Это был всего лишь незначительный эпизод в нашей большой борьбе.
Д и м и т р о в. Ошибаетесь, господин премьер-министр. Вам хотелось принизить значение процесса для того, чтобы хоть как-то притушить возмущение мировой общественности.
Г е р и н г. Вы хитрый и ловкий противник, Димитров. Несмотря на наше резкое столкновение на процессе, я отношусь к вам с большим уважением.
Д и м и т р о в. О, благодарю вас. А не могли бы вы сказать, как долго я буду вашим пленником?
Г е р и н г. Этого я не знаю.
Д и м и т р о в. Ого! И премьер-министр Геринг не знает!
Г е р и н г. Вы напрасно ополчились на меня, Димитров. Ваше интервью, опубликованное в «Дейли экспресс», меня очень огорчило. Вы заявили, что Геринг якобы хотел, чтобы вас казнили. Это несправедливо. Я, например, совершенно искренне хотел пригласить вас после процесса в мой охотничий замок. Но сейчас зима, дороги в Германии скользкие… Если что-нибудь случится с машиной, все скажут: Геринг убил Димитрова.