Красно солнышко - [17]
— Что с ним? — спросила Анна Дмитриевна мужа.
— А ты тоже… «Большой любитель»! Он растет. Ему надо, — ответил Венькин отец.
— Я ведь так. Для порядка.
— Пусть гуляет. Скоро в школу, — сказал отец.
— Неладно дело-то, Коля, — заговорила мать. — Будто подменили парня! Молчит. С утра уходит, вечером приходит. С лица спал. И задумчивый какой-то… Неладно. Хоккей не смотрит!
— Действительно, — подумав, ответил отец. — Не смотрит.
— В город ездил. За книжками, мол. Репинские сказали, что книжки привезли. Спрашивала я баб. Не ездили в город репинские. Скрывает он чего-то от нас, Коля!
— Большой стал. Мужик.
— Нехорошее чует мое сердце…
— Сразу уж и чует!
— С чего он про Мишку спросил?
— Про какого Мишку?
— Да это я так, — посмотрев на мужа, ответила Анна Дмитриевна, поднялась и вышла на улицу.
А Венька, свистнув Индуса, привычным путем, огородами, побежал к дому Коли Однорукого. Щенок хотя и заторопился, но как-то нехотя, то и дело оглядываясь. Венька не придал этому значения, а надо бы, потому что в кустах малинника, стараясь не дышать, лежала Галинка. Она успела накормить щенка конфетами, и, видать, очень понравилось угощение Индусу, если он бежал и оглядывался. Теперь-то уж он ни за что не залает, почуяв Галинку.
Дом Коли Однорукого резко отличался ото всех домов Студеной. В кружевных наличниках, с резным крылечком, выкрашенный в небесный цвет, он был похож на теремок. И хозяйственные постройки — небольшой сарайчик, банька, двор — тоже были сделаны крепко, ладно и красиво. И все это делал Коля своей единственной рукой.
Венька еще издали увидел хозяина. Коля стоял на крыльце, держал в руке медный ковш и смотрел в небо, восхищенно покачивая головой. Венька тоже глянул вверх и увидел две серебряные точки реактивных самолетов, которые, оставляя за собой широкие непропадающие шлейфы белых полос, стремительно неслись в глубокую синеву. Выбежала из дома Татьяна, девушка лет семнадцати, младшая Колина дочка, мельком глянула на самолеты и куда-то заторопилась.
— Танька! — крикнул Коля. — Женихи твои резвятся! Летуны! Какой твой-то?
Татьяна не ответила, а Коля неторопливо попил из ковша, остатки выплеснул на гряду и ушел в дом. Венька огляделся, обдумывая, куда бы положить фотографию Савраскина так, чтобы она сразу бросалась в глаза, но чтобы и не казалось специально подброшенной, гляделась так, будто ее кто-то случайно обронил. Во дворе стоял чурбак с воткнутым в него топором. Вокруг чурбака валялись поленья. Видимо, Коля колол березовые чурки, которых еще немало валялось во дворе. Венька сообразил, что Коля ушел отнести ковш и вот-вот вернется обратно. Он положил фотографию возле тропинки, ведущей в сарай, на желтеющую траву, изображением вниз, а сам залег в борозду, недалеко от забора. Так оно и случилось, как предполагал Венька.
Коля вышел и снова начал колоть чурки. Работал он на удивление ловко, с одного удара разлетались на две половины широкие чурки. Прошло немало времени, Венька начал уже отчаиваться, что Коля не заметит фотографии, но Коля все-таки приметил. Воткнув топор и аккуратно вытерев руку о подол рубахи, он подошел к фотографии, нагнулся и поднял.
Разглядывал он Савраскина долго, улыбался чему-то, неопределенно хмыкал, сунул фотографию в карман пиджака, висевшего на поленнице, снова начал работать, покачивал головой и усмехался. «Нет. Не он, — подумалось Веньке. — Разве предатель станет улыбаться?» К Венькиному счастью, Коля поработал недолго, отшвырнул топор и быстро зашагал в избу, крича на ходу:
— Настя! Настюха!
В одну секунду Венька оказался у поленницы, вытащил из кармана пиджака фотографию и только успел нырнуть в борозду, как на крыльце появился Коля, а следом за ним его жена Настя.
— Иди-ка, иди, — таинственно говорил Коля Однорукий. — Чего покажу-то…
Настя, всерьез заинтригованная таинственностью мужа, послушно шла.
— Глянь, — кивнул Коля на пиджак. — В кармане лежит.
— Да что там такое лежит?!
— Ты глянь, глянь!
Настя залезла в карман пиджака.
— Нет ничего.
— Значит, в другом. — Коля не спеша закурил. — К Татьяне-то нашей солдатик повадился!
— Да уж пора, — ответила Настасья, шаря в кармане. — Нету!
— Как это нету? — рассердился Коля. — Веселый такой солдатик! Танькин ухажер. Обронила, видать, она фотографию. Из этих, летунов, — кивнул он на небо. — Часть-то, сама знаешь, рядом стоит… Да где же она? — вскричал Коля, вывернув карманы пиджака.
— Уж не заболел ли ты, Николай? — серьезно спросила Настя.
— Веселый такой солдатик… Круглолицый, — растерянно говорил Коля. — Заболел… Только сейчас подобрал на этом самом месте, положил в карман…
Настя покачала головой и сердито сказала:
— Старик уж шутки-то шутить!
— Какие шутки! — закричал Коля. — Была она! Была!
Жена махнула рукой и ушла в избу. Коля, ощупывая пиджак, сел и задумался.
— Веселый… Круглолицый, — бормотал он. — А ведь видел я эту фотографию! Видел. Настя! — Коля вскочил, бросился к дому. — Настя!
В окошке показалась Настя.
— Слышь, Настя! Видел я эту фотографию! А когда видел, не помню. Вот так же она исчезла. Будто сквозь землю провалилась! Когда? Веселый такой, круглолицый… Солдат, понимаешь…
Алексей Николаевич Леонтьев родился в 1927 году в Москве. В годы войны работал в совхозе, учился в авиационном техникуме, затем в авиационном институте. В 1947 году поступил на сценарный факультет ВГИК'а. По окончании института работает сценаристом в кино, на радио и телевидении. По сценариям А. Леонтьева поставлены художественные фильмы «Бессмертная песня» (1958 г.), «Дорога уходит вдаль» (1960 г.) и «713-й просит посадку» (1962 г.). В основе повести «Белая земля» лежат подлинные события, произошедшие в Арктике во время второй мировой войны. Художник Н.
Эта повесть результат литературной обработки дневников бывших военнопленных А. А. Нуринова и Ульяновского переживших «Ад и Израиль» польских лагерей для военнопленных времен гражданской войны.
Владимир Борисович Карпов (1912–1977) — известный белорусский писатель. Его романы «Немиги кровавые берега», «За годом год», «Весенние ливни», «Сотая молодость» хорошо известны советским читателям, неоднократно издавались на родном языке, на русском и других языках народов СССР, а также в странах народной демократии. Главные темы писателя — борьба белорусских подпольщиков и партизан с гитлеровскими захватчиками и восстановление почти полностью разрушенного фашистами Минска. Белорусским подпольщикам и партизанам посвящена и последняя книга писателя «Признание в ненависти и любви». Рассказывая о судьбах партизан и подпольщиков, вместе с которыми он сражался в годы Великой Отечественной войны, автор показывает их беспримерные подвиги в борьбе за свободу и счастье народа, показывает, как мужали, духовно крепли они в годы тяжелых испытаний.
Рассказ о молодых бойцах, не участвовавших в сражениях, второй рассказ о молодом немце, находившимся в плену, третий рассказ о жителях деревни, помогавших провизией солдатам.
До сих пор всё, что русский читатель знал о трагедии тысяч эльзасцев, насильственно призванных в немецкую армию во время Второй мировой войны, — это статья Ильи Эренбурга «Голос Эльзаса», опубликованная в «Правде» 10 июня 1943 года. Именно после этой статьи судьба французских военнопленных изменилась в лучшую сторону, а некоторой части из них удалось оказаться во французской Африке, в ряду сражавшихся там с немцами войск генерала де Голля. Но до того — мучительная служба в ненавистном вермахте, отчаянные попытки дезертировать и сдаться в советский плен, долгие месяцы пребывания в лагере под Тамбовом.
Ященко Николай Тихонович (1906-1987) - известный забайкальский писатель, талантливый прозаик и публицист. Он родился на станции Хилок в семье рабочего-железнодорожника. В марте 1922 г. вступил в комсомол, работал разносчиком газет, пионерским вожатым, культпропагандистом, секретарем ячейки РКСМ. В 1925 г. он - секретарь губернской детской газеты “Внучата Ильича". Затем трудился в ряде газет Забайкалья и Восточной Сибири. В 1933-1942 годах работал в газете забайкальских железнодорожников “Отпор", где показал себя способным фельетонистом, оперативно откликающимся на злобу дня, высмеивающим косность, бюрократизм, все то, что мешало социалистическому строительству.