Красная звезда и зеленый полумесяц - [63]

На исламской конференции, организованной в Ташкенте в 1970 году на тему «Единство и сотрудничество мусульманских народов в борьбе за мир», были сформулированы еще более четкие взгляды: «Советские руководители, которые не верят ни в бога, ни в пророков, тем не менее проводят в жизнь законы, соответствующие и велению бога, и указаниям его пророка». Эти выводы, которые идут вразрез с общепринятыми и широко применяемыми идеями о вечной и непреодолимой враждебности коммунизма и ислама ставят перед советологами трудную задачу. Как объяснить тот факт, что руководители общин верующих советских граждан вопреки распространяемым идеям не только не жалуются на какие-либо запреты и притеснения, но даже приветствуют заслуги советского общества? Ответ на это западных «специалистов» не блещет остроумием: оказывается, муфтии и имамы Средней Азии защищают не какую-либо исламскую концепцию, а лишь «советские интересы».

Десятки представителей исламских конгрегаций из арабских стран, стран Азии и Африки, которые регулярно бывают в Ташкенте, Алма-Ате, Душанбе и в других местах по приглашению своих единоверцев и которые не подвергают сомнению искренность глубокой веры своих советских хозяев, даже если не разделяют их политические убеждения, выходит дело, исключительно наивны, раз они не смогли увидеть, что этот ислам, квалифицируемый на Западе как «официальный», не является истинным. Советологи предлагают им взамен другой. Для Александра Беннигсена это «параллельный» ислам, который он описывает как «традиционалистский, ксенофобный, антирусский и антисоциалистический, бескомпромиссно враждебный советскому государству», а также «плохим мусульманам» и присутствию неверных на мусульманских землях. Этот ислам, который, обладая, как видим, рядом очевидных «достоинств», которых не имеет другой, «официальный», якобы практикуется, если верить Беннигсену, бывшими суфистскими товариществами («тарикатами»), по его словам, «массовыми подпольными организациями, насчитывающими сотни тысяч приверженцев, особенно на Кавказе. В силу их железной дисциплины, сплоченности и преданности идее, — продолжает он, — не похоже, чтобы службы полиции смогли в них проникнуть»[47]. Вот это открытие! Стало быть, существуют секретные антисоветские организации численностью в сотни тысяч человек, настолько законспирированные, что даже советские службы безопасности (о ловкости которых, впрочем, так много говорят на Западе) не способны их обнаружить, а вот советолог, который работает в Париже (когда его нет в Чикаго), смог прекрасно их обнаружить и изучить.

Браво, господин Беннигсен! Но только где же доказательства ваших открытий? Увы, их нет и быть не может.

Элен Каррер д’Анкосс выдвигает иное объяснение. По ее мнению, приобщение религиозных мусульман, к жизни советского государства и к социализму подчиняется применяемой ими тщательно продуманной тактике. В действительности, как она считает, они стремятся «внедриться» внутрь системы и обосноваться в ней: «Отнюдь не желая самоустраняться, — пишет д’Анкосс в упомянутом выше произведении, — они утверждаются в качестве участвующей стороны и хотят практиковать «вхождение» во все организации, составляющие структуру общества. Но это «вхождение» предназначено для того, чтобы интегрировать в общественные организации не обыкновенных граждан, а мусульман, которые войдут в них именно в этом качестве и будут таким образом действовать во имя интересов своей общины». В подтверждение своих выводов автор не приводит ни одного письменного источника или хотя бы малейшего свидетельства. Это, однако, не мешает ей утверждать, что советские руководители «обеспокоены» такой эволюцией ислама, которая представляет «реальную угрозу для будущего советского общества». Замечание, позволяющее читателю предположить, что и здесь могла бы пролечь «линия на будущий взрыв». В действительности же такого рода «анализ» подспудно смыкается с пожеланиями, выраженными более откровенно журналисткой «Дейли телеграф» Дианой Спирман, у которой однажды вырвалось такое восклицание: «Было бы просто прекрасно, если бы «пробуждение ислама», которое так беспокоит Запад, стало причиной еще больших затруднений для Советского Союза!»

«Пробуждение ислама…» Это выражение, как и идеи, которые оно в себе несет, стали знакомой темой для телезрителей Европы и Америки. На своих экранах они видели кадры, посвященные событиям на Ближнем Востоке: десятки тысяч мужчин и женщин, размахивающие зелеными флагами, выкрикивающие исламские лозунги и скандирующие на протяжении всех своих маршей священное воззвание: «Аллаху Акбар!» Аллах превелик! Официальные комментарии, за редким исключением, идут в том же направлении: их целью — очень часто достигаемой — является убедить западное общественное мнение, что речь идет о феномене, не имеющем рационального объяснения, определяемом бессознательностью незрелых народов, все еще подверженных мистическим порывам, не контролируемых и не способных к контролю, отказывающихся от логики современного мира, чтобы уцепиться за средневековье, из которого они не могут, да и не хотят выходить. Такому «объяснению» на Западе без труда обеспечено всеобщее признание — оно и в самом деле вписывается в привычное мышление, отмеченное десятилетиями бессознательного пропитывания имперским духом, для стирания которого «деколонизации» было недостаточно. И мысль осталась: независимые или нет, вооруженные саблями, копьями, старыми мушкетами или снабженные самым современным оружием, мусульмане остаются тем, чем они были всегда: неизлечимыми и опасными фанатиками. Сводя беспорядки и революции, потрясающие исламский Восток, единственно к движению религиозного характера, эта интерпретация, простая и соблазнительная, избегает, кроме того, постановки вопросов о породивших это движение глубоких экономических и политических причинах, как и об ответственности держав, которые так долго угнетали этот регион. На деле же не какое-то таинственное и необъяснимое коллективное стремление и не послание с небес, переданное слугой господним, побудило миллионы людей восстать против режима шаха и свергнуть его, а их желание покончить с ненавистной тиранией, которая обирала страну ради интересов иностранных компаний и кучки привилегированных местных жителей, их стремление освободиться от унизительной опеки американского империализма и от продажного режима. Короче говоря, это не ислам, внезапно «пробудившись», вызывает бунт народных масс. Напротив, это «пробуждение» миллионов эксплуатируемых и угнетаемых людей, их отказ и дальше гнуть шею объясняет это широчайшее движение. А протест народа выражается под единственным знаменем, которое ему знакомо и близко и которое символизирует одновременно его национальную принадлежность и надежду, — знаменем ислама. Некоторые обстоятельства, свойственные Ирану, придали этому аспекту проходящей революции особый характер. Последний шах и в самом деле боролся за «современный и светский» жизненный выбор, против авторитета шиитских священнослужителей. Из-за репрессий, направленных против активистов и патриотов из политических партий, осмелившихся восстать против диктатуры, мечети оставались единственным более или менее дозволенным очагом оппозиции. Отсюда можно понять, почему в этих условиях авторитет тех, кого называют аятоллами, смог достичь таких больших масштабов, а религия — стать почти единственным прибежищем и в лучшем и в худшем, со всеми противоречиями, которые из этого вытекали: с одной стороны, непобедимое стремление народных масс к прогрессу и истинной национальной независимости, а с другой — привязанность к прошлому пришедшей к власти буржуазии, заботящейся об укреплении своих позиций посредством поворота в свою пользу — пусть даже самыми кровавыми методами — народной революции. Поэтому еще одним крайним упрощением, которое мешает видеть действительность происходящей в стране классовой борьбы, было бы сделать «единственно ислам», понимаемый в самом узком смысле этого слова, ответственным за несущие смерть взрывы нетерпимости, за пещерный антикоммунизм и средневековую ксенофобию.