Красная волчица - [60]

— Что же с отцом-то случилось? — спросила тетя Глаша.

— Шомполами запороли. Один купеческий сынок постарался, офицер. Он тогда у белого генерала Колчака служил.

— О господи, — вздохнула Мария Семеновна. — За что они его так, проклятущие?

— За то же, за что и в вашего Василия стрелял Кердоля. Жалко богатому со своим добром расставаться. Вот и свирепствует. Отец у меня был машинистом. Отказался везти белую армию. Скрылся. Нашелся предатель, выдал. За это и запороли. Теперь им в открытую нельзя, так потихонечку делают. Кердолю к нам в тайгу подослали. Не поймай его наши парни, сколько бы народу без куска оставил. Нам рабочие прислали последний пуд муки, ждут от нас пушнину, чтобы на нее в других странах купить машины. А на этих машинах ткать ситец, варить сахар, добывать машинами в шахтах свинец, изготовлять ружья. О нас же заботятся. А эвенки соболей пропили. Выходит, и хлеб съели, и фигу рабочим показали. Как потом, другой осенью, к рабочим за провиантом пойдем, какими глазами на них смотреть будем? А Трофим Пименович, пользуясь нуждой эвенков, скупил у них соболей, сам спромышлял и решил поторговать с городскими купцами. А кто ему на это дал право? Эти леса и эта земля — народные. И все, что есть на ней, принадлежит народу. Так у кого же он ворует? У своего же народа. А мы не хотим, да и не позволим, чтобы нас грабили. Хоть ты, Трофим Пименович, и нашего корня человек, но пошел против народа. И уж теперь извини.

— Разве мало добра-то в лесу? На всех хватит, — осторожно возразила Нина Павловна.

— Да, тайга богата, и с этим богатством мы будем обращаться по-хозяйски, и грабить тайгу нэпманам больше не позволим.

Бабы сидели присмиревшие. Трудно осмыслить и привыкнуть к тому, что все теперь принадлежит народу, им самим. Да ведь звери, птицы — боговы. Кто их выращивал? Спромышлял — твое счастье, нет, — не на кого жаловаться. Так примерно думали бабы. Но вслух не решались высказаться, не их это дело, придут мужики, разберутся.

Но проходили дни, арест Трофима Пименовича Двухгривенного стал помаленьку забываться, на посиделках опять запели песни. А длинными ночами ворочались бабы в постелях, все чаще и чаще вспоминали мужей.

Первыми из тайги вышли Надя, Женя и Дуся. И старый и малый пошли посмотреть на них, послушать таежные приключения. Только дед Корней махнул рукой и заявил своей старухе:

— Охотников нашли. Да я с тобой, почитай, пятьдесят лет прожил, а умного слова про тайгу не слыхивал. Тебя от мышей-то в дрожь бросает, а что при виде медведя будет? Подол мокрый.

— Корнеюшка, так они молодые, — пробовала возразить Домна Мироновна.

Дед Корней сердито сплюнул.

— Дура-баба. Или ты старухой была, когда я на тебе женился?

А бабы оживились: скоро и их мужья выйдут из леса. Готовили пельмени, пекли пироги, варили бражку.

Мария Семеновна возвращения мужа и сына ждала как большого праздника. Весь дом сиял чистотой: пол выскоблен до желтизны, на нем яркие домотканые дорожки, на окнах новые ситцевые занавески с мелкими голубыми цветочками. Мех на кумаланах, вычищенный снегом, блестел, как шелк. Над дверью прибиты ветки пихты, от них вся изба наполнилась нежным душистым запахом.

Мария Семеновна затопила баню, белье из сундука достала. На крыльце Малыш залаял. Набросила она шаль, выбежала из дома. Малыш к ней, весело хвостом виляет, старается руку лизнуть.

— Исхудал-то как, — гладила Мария Семеновна Малыша. — Теперь отдохнешь. А где мужиков-то бросил?

В ограду вошли Василий и Захар Данилович. У обоих бороды в куржаке, за плечами поняги, к которым привязаны объемистые мешки с пушниной.

— Ну, здравствуй, Марья, — поклонился Захар Данилович.

— Здравствуйте-здравствуйте, дождалась-таки. — Мария Семеновна открыла дверь. Василий с Захаром Даниловичем вошли в дом.

— Рана-то у тебя как, Вася?

— Зажила, мама.

— Слава богу. Я сейчас веники принесу, белье в горнице.

— Ты-то как тут живешь?

— Хворала два раза, да вот оклемалась.

— Много охотников вышло?

— Три бригады. И остальных поджидают.

— Дед Корней здоровый?

— Ничего, только извелся весь. Прасковья, старика Двухгривенного, умом тронулась, ходит, все улыбается чему-то.

Пришел дед Корней.

— С возвращением вас.

— Спасибо.

Дед Корней окинул взглядом Василия.

— В отца, паря, попер. Вон как тайга-то тебя выходила. Пожалуй, быка кулаком собьешь.

— Куда мне, дедушка, — улыбнулся Василий.

— Ты, ядрена-матрена, не прибедняйся. Отец-то в твои годы медведя за загривок поднимал, как щенка.

— Ты, паря, того, маленько лишку хватил, — усмехнулся Захар Данилович.

— Что лишку? — закипятился дед Корней. — Самолично видел. Как-никак промышляли. Как ноне-то добыли?

— Не пожалуемся.

— Вот и добро.

— Пойдем с нами в баню.

— Я недавно парился. Да оно лишнее не будет. Пошли.

Баня небольшая. В ней каменка, полок, лавка вдоль стены. Две бочки с водой: одна с горячей, другая с холодной. Захар Данилович положил на каменку веники, поливает их водой и поворачивает. Камни зашипели, от березовых веников запахло прелыми листьями. Василий с дедом Корнеем сидят на лавке. Дед Корней блаженно почесывает грудь. Василий всем телом ощущает тепло, идущее от каменки, и с наслаждением вдыхает прелый запах веников.