Красная верёвка - [12]

Недавно вот сижу, трапезую, как всегда молясь про себя, чтоб никто не вторгся, не испортил аппетит… Как бы не так. Не успел я перейти от мясного к гарниру, как подсаживаются напротив две, как мне с досады показалось, лахудры с комплексными обедами. Всё, думаю, насладился комфортом. Но, пока я скрежетал зубами, они продолжили начатый где-то вне столовой диалог и одна пожаловалась другой:

— Что-то мне все говорят, что я сутулюсь. Это правда? Сильно сутулюсь, да?

Хоть спрашивали и не меня, я невольно поднял глаза от тарелки, чтобы вынести самостоятельный вердикт. Но не смог — девушка откинулась на спинку стула и оценить степень её сутулости не представлялось возможным. Зато я увидел главное: обе оккупантки (которых я до того видел лишь периферическим зрением) в высшей степени нескладны, долговязы, нелепо одеты и накрашены, с нечистой кожей топорно сляпанных лиц.

Настроение моё, было испорченное, воспряло в один миг! Я уже не был тем бедным (но гордым!) приживалом, каким чувствовал себя ещё мгновение назад, полагая, что подвергся нашествию парочки развязных красоток. Я вновь стал хозяином столика, снисходительно позволяющим нелепым, но славным гостьям расположиться на моей территории — и даже не без удовольствия слушающим их милую болтовню.

Увы — бедных, работящих студенточек у нас куда меньше, чем так называемой «золотой молодёжи». И хоть, конечно, далеко не все её представители красивы и стройны, сносное материальное положение почти всегда заставляет их забыть себя. И куда чаще мне приходится чувствовать себя хамом, с демонстративной брезгливостью отодвигаясь от них, по-гроссмейстерски переставляя тарелки и удерживая на лице холодно-изучающую гримасу, пока они, по три часа посасывая свой чаёк, весьма подвижно и наперебой делятся друг с дружкой — а, стало быть, и со мной — такими подробностями своего отвратительного бытия, каких мне и в голову не пришло бы у них выспрашивать:

— Просто я не тренирую мышцы спины. Они у меня очень слабые, вот позвоночник их и не держит. Надо делать упражнения…

Ужасно. Но я опять отвлёкся. И далеко отошёл от того, что хотел сказать. Всё вышеописанное, конечно, неприятно, но, повторяю, вовсе не оно заставляет меня выбирать для своих обедов дальний столик в углу.

Вернусь к началу. Итак, как я уже сказал, Личность я высокодуховная и очень развитая творчески и интеллектуально. И вот…

Нет, лучше с другого. Из-за тесноты и прочего я вообще-то не очень-то люблю нашу столовку и стараюсь лишний раз в неё не ходить. Проще перетерпеть на чае и кусках. Хотя готовят там хорошо. Очень даже. И часто в конце рабочего дня я не выдерживаю соблазна. Это бывает, когда я становлюсь голоден. Очень голоден. Настолько, что чувствую себя не в силах добраться до дома и решать эту проблему там. И тогда я спускаюсь в наши подвальные катакомбы, выбираю что-нибудь вкусненькое с гарнирчиком и, усевшись за столик, приступаю к трапезе.

И вот… Незаметно даже для меня самого… наступает момент, когда лихорадочная трясучка успокаивается и голод, сиречь паника плоти, сменяется блаженным расслаблением, тихой радостью всего организма, наконец, ощутившего себя в безопасности. В ушах — слабый шум, на глазах пелена, внешний мир отодвигается куда-то далеко, я почти ничего не вижу и не слышу, только с благодарностью ощущаю, как каждая клеточка моего тела, насыщенного микроэлементами, поёт свою ликующую песню. И вот в этот-то момент… я и перестаю контролировать своё лицо.

То есть я полностью осознаю, как оно сейчас выглядит, что на нём написано (полубессмысленное сытое довольство), но управлять им уже не могу, как бы ни пытался. Да я и не пытаюсь. В такие моменты мне трудно даже просто пожелать чего-то большего, чем то, что со мной происходит.

Но… Моего сознания — точнее, той части его, куда ещё не добралась сладостная волна умиротворения — хватает всё же на то, чтобы напоследок слегка испугаться. Полно, да действительно ли я — то, что о себе думаю? То, что всегда о себе знал? Ибо в эти минуты я не испытываю ни малейшей потребности не то что в каких-то там высоких, «духовных», интеллектуальных материях — но даже просто в любых, каких бы то ни было размышлениях, эмоциях и чувствах! Мне не до них. Я вовсе не хочу отвлекаться от того, что происходит внутри меня, нет, не «в душе», а именно внутри, в прямом смысле. Не то что сознательно не хочу, у меня просто нет силы воли и духа для этого. Но раз так, то… духовен ли я на самом деле? Точно ли высокоразвит?!

И страшным рывком разума — в последнюю долю мига перед наступлением полного насыщения — я ещё успеваю спросить себя: уж не было ли всё это и прежде всего лишь иллюзией, верхним слоем, простынёй, которую я натянул на себя для самомаскировки? И не есть ли моё подлинное лицо — именно это, теперешнее, с бессмысленными остановившимися глазами и пищеварительной улыбкой на неотёртых салфеткой губах?..

Мигом позже все эти вопросы отпадают, так и оставшись без ответа. Они попросту перестают меня волновать. Ибо, говоря уж совсем откровенно, сам себя я вполне устраиваю и таким. Какой есть. Но вот другим людям — особенно тем, кто меня знают, и крайне особенно тем, кто знает меня как Личность, достигшую одной из самых высоких степеней духовного развития, как тонкого интеллектуала, — не стоит, пожалуй, видеть этого моего — подлинного — лица, лица почти неодушевлённой плоти. И вот это и есть она — истинная причина того, почему я, приходя пообедать в нашу столовую, стараюсь сесть лицом к стене, выбрав самый тёмный, глубокий, скрытый от посторонних глаз уголок.