Эти стервятники были повсюду. Калеб въехал на стоянку и приготовился к встрече с репортерами, сгрудившимися возле дверей больницы. Он сделал несколько глубоких вдохов, положил ключи в карман и уже собирался выйти из машины, когда со стороны пассажирского кресла открылась дверца.
— Что за черт?
Если Сару и смутил этот грубый прием, то она ничем этого не показала.
— Я хотела поговорить.
— Зачем? Чтобы первой получить информацию? — Он ткнул пальцем в сторону репортеров, выставивших свои микрофоны и камеры, словно гладиаторы перед боем. — Ты хочешь интервью? Или у тебя с собой включенный диктофон и ты можешь записать все, что тебе нужно, а я об этом даже не узнаю?
Она вздрогнула, как от удара. И ему захотелось забрать свои слова обратно.
— Я приехала, чтобы поддержать тебя.
Уж не ослышался ли он? Поддержать его?
— Зачем?
Остывая, потрескивал двигатель. На улице пошел дождь, покрывая стекло мелкими каплями. Кучка репортеров у дверей начала расплываться и бледнеть, пока совсем не исчезла, как будто их никогда и не было.
— Я знаю, ты не веришь, что я не имею отношения к этой статье, но это не важно. Я здесь не затем, чтобы заставить тебя изменить свое мнение. — Вздохнув, она провела рукой по передней панели, как если бы слова, которые она искала, были спрятаны под краем кожаной обшивки. — В самом конце, когда умирала моя мать, мы тоже должны были принять… это решение.
— Что?..
— Сестра была тогда в колледже, и мне не хотелось ее расстраивать. А отец… — Сара покачала головой. — Все, что было связано с матерью, причиняло ему невыносимую боль. Он просто отключился. Так что в конце, когда пришлось сделать этот звонок, я осталась совсем одна. И так было… — она прерывисто втянула в себя воздух, — до самого конца…
По ее глазам Калеб мог видеть, с каким трудом далось ей это решение, как это мучительно было для нее. Он почувствовал к ней сострадание и… уважение. Пройти одной через все? Он знал эту боль, когда сидел у кровати своей матери, в одну минуту решаясь и тут же отвергая решение. А Сара была моложе, чем он, когда ей пришлось с этим столкнуться, и все же нашла в себе силы принять решение. Зная, что поступает правильно.
— Мне очень жаль, — прошептал Калеб.
Сара кивнула:
— Спасибо.
Он посмотрел на стекло в капельках дождя. Репортеры, судя по всему, так и не заметили его машину. Хоть в этом повезло…
Калеб наконец отпустил руль и повернулся к Саре. Была ли эта женщина поддержкой и опорой или же той, кто написала эту статью? Он решил не думать об этом сейчас. Ему нужна была ее поддержка. Отчаянно нужна!
— Так как ты смогла принять это решение?
Она посмотрела в окно, потом снова повернулась к нему:
— К сожалению, здесь нельзя воспользоваться лакмусовой бумажкой. Конечно, врачи покажут тебе результаты анализов, и это может быть исчерпывающим ответом, но проблема заключается в том, что сердцу не нужны эти результаты. Ему нужна надежда.
Надежда. Слово из семи букв. Такое могущественное и такое хрупкое.
Он вспомнил все бессонные ночи, что проводил, взвешивая неутешительный диагноз врачей против своего неумирающего оптимизма. Возможно, они ошибаются?
— Я надеялся, что если буду ждать достаточно долго…
— То ее диагноз может измениться?
Он кивнул, не в силах сказать ни слова. Его горло сжалось, пытаясь удержать подступаюшие к глазам слезы.
— О, черт! — Калеб беспомощно тряхнул головой.
Она дотронулась до его руки — мягкое успокаивающее прикосновение. Только для него. Он не отстранился, а просто принял ее тепло.
— Твоя мать была живой и яркой женщиной…
— Да, была. Но после инсульта… все, чем она была, просто исчезло. Ее здесь больше не было. Ни разу с того дня.
Ее пальцы сжали его руку.
— Тогда дай ей уйти, Калеб. Не надо заставлять ее страдать.
У него опять защипало глаза, но Калеб подавил слезы. Слезы означали бы, что он сдался.
— Я не могу.
Боль последних двух месяцев вышла на поверхность, угрожая раздавить его.
Заставляя взглянуть в лицо тому, что он хотел похоронить, оглушая себя ночь за ночью громкой музыкой и пустой болтовней. Теперь он знал, что ничего не похоронил. Он просто позволил загноиться ране, которая теперь могла погубить его.
— Ты не понимаешь, Сара. Я виноват в том, что она там. Она просила меня прийти пораньше, чтобы обсудить план маркетинга. Я подумал, что мама может немного подождать. Она всегда была так увлечена своей работой, что никогда не замечала, насколько я опоздал — на десять минут или на два часа.
Он замолчал. Рука Сары продолжала лежать на его руке — терпеливая, понимающая. Но разве кто-нибудь мог понять, что он сделал?
— К тому времени, как я добрался туда, прошел уже час или больше после того, как с ней случился удар. Я вызвал скорую, и ее отвезли в больницу, но… было уже поздно… Они ничего не могли сделать.
— О, Калеб. Это не твоя вина. — Тихий понимающий голос, смягчающий боль. — Ты не можешь расплачиваться за повороты судьбы.
— Нет, я был обязан быть там! Я должен был сделать что-то… — Он до боли кусал губы, но это все равно не могло облегчить боль в его сердце.
Мелкий дождь перешел в ливень, по асфальту заструились водяные потоки.
— Маленькой я думала, что если буду себя хорошо вести, то Бог сделает так, чтобы маме стало лучше. Что все это вроде кармического наказания за мои ошибки. Или что Богу нужны доказательства, что я действительно люблю ее и хочу, чтобы она выздоровела. Прошло много времени, прежде чем я поняла, что ее здоровье никак не связано со мной или с моим поведением. Сердца сдают, сосуды разрываются, рак дает метастазы, потому что…
