Красная симфония (Откровения троцкиста Раковского) - [32]

Не видно ли вам уже этого? В Москве — коммунизм; в Нью-Йорке — капитализм. Вое равно как тезис и антитезис. Анализируйте и то и другое. Москва: коммунизм субъективный, а капитализм — объективный — государственный капитализм. Нью-Йорк: капитализм субъективный, а коммунизм объективный. Синтез персональный, истина: финансовый Интернационал» капиталистическо-коммунистический. «Они».

* * *

Свидание длилось около шести часов, Я еще раз всыпал наркотик Раковскому. Наркотик, видно, действовал хорошо, хотя я это мог заметить только по определенным симптомам возбуждения. Но я думаю, что Раковский в нормальном состоянии говорил бы так же. Несомненно, тема разговора соответствовала его специальности и он имел страстное желание разоблачить то, о чем говорил. Ибо, если все это правда, то им была произведена энергичная попытка заставить торжествовать свою идею и свой план. Если это была ложь, то получилась необычайная фантазия, и это был чудесный маневр для спасения своей, уже потерянной, жизни.

Мое мнение насчет всего слышанного не может иметь никакого значения, У меня нет достаточной подготовки, чтобы понять его универсальность и размеры. Когда Раковский коснулся самого основного в теме, то у меня было такое же ощущение, как в тот момент, когда я впервые увидел себя на экране Х-лучей, Мои пораженные глаза увидели нечто неточное, расплывчатое и темное, но реальное. Нечто вроде призрака; мне пришлось согласовать его фигуру, его движения, соотношения и действия в той степени, в какой возможно было об этом догадаться при помощи логических интуиций.

Я думаю, что мне пришлось наблюдать в течение нескольких часов «рентгенографию революции» в мировом масштабе. Быть может, частично она не удалась, оказалась извращенной или деформированной, благодаря обстоятельствам или личности, которая ее отображала; недаром ложь и притворство являются в революционной борьбе дозволенным и моральным оружием, А Раковский — страстный диалектик большой культуры и первоклассный оратор — является прежде всего и сверх всего революционным фанатиком.

Я много раз перечитывал разговор, но каждый раз чувствовал, как возрастало во мне ощущение моего невежества в этом отношении. То, что до сих пор казалось мне, а также и всему миру, истиной и очевидной реальностью, подобной гранитным блокам, где социальный порядок держится, как на скале, неподвижно и вечно, — все это превратилось в густой туман. Появляются колоссальные, неизмеримые, невидимые силы с категорическим императивом, непокорные… хитроумные и титанические одновременно; что-то вроде магнетизма, электричества или земного притяжения, Перед лицом этого феноменального разоблачения я почувствовал себя подобно человеку из каменного века, у которого голова была еще наполнена первобытными суевериями насчет явлений природы и которого перебросили вдруг однажды ночью в сегодняшний Париж, Я поражен еще больше, чем был бы поражен он.

Я много раз не соглашался. Сначала я убедил себя, что все то, что разоблачил Раковский. это продукт его необычайного воображения. Но даже убедив себя в том, что я был игрушкой в руках самого великого из известных мне новеллистов, я тщетно пытался отыскать достаточные силы, логические причины и даже людей с достаточной персональностью, которые могли бы мне объяснить это гигантское продвижение революции.

Я должен признаться, что если здесь участвовали только те силы, причины и люди, которые указываются официально в письменной истории, то я должен заявить, что революция — это чудо нашей эры. Нет, слушая Раковского, я не мог допустить, чтобы горсть евреев, эмигрировавших из Лондона, добилась того, чтобы этот «призрак коммунизма», вызванный Марксом в первых строчках Манифеста сделался на сегодняшний день гигантской реальностью и всеобщим страшилищем.

Является ли правдой или нет то, о чем говорил Раковский, является или нет секретной и настоящей силой коммунизма Интернациональный Капитал, но то, что Маркс, Ленин, Троцкий, Сталин недостаточны для разъяснения необычайности происходящего — это для меня абсолютная истина.

Реальны или фантастичны эти люди, которых Раковский называет «Они» с почти что религиозной дрожью в голосе? Но если «Они» не существуют, то я должен буду сказать о них то, что Вольтер сказал о Боге: «Его надо было бы выдумать», ибо только в этом случае мы сможем объяснить себе наличие, размеры и силы этой всемирной революции.

В конце концов я не имею надежды увидеть ее. Мое положение не позволяет мне смотреть с большим оптимизмом на возможность того, что я доживу до близкого будущего. Но это самоубийство буржуазных европейских государств, о котором рассуждает Раковский и которое он доказывает, как непреложное, было бы для меня, посвященного в секрет, магистральным и решающим доказательством.

* * *

Когда Раковского увели в место его заключения, Габриель оставался некоторое время углубленным в себя. Я смотрел на него, не видя его; и на самом деле, мои собственные представления потеряли почву под ногами и держались как-то на авось.

— Как вам показалось все это? — спросил меня Габриель.

— Не знаю, не знаю, — ответил я, и я сказал правду; но добавил: — Думаю, что это поразительный человек, и если дело идет о фальшивке, то она необычайна… в обоих случаях — это гениально.