Красная кокарда - [54]

– Нет! – с гневом воскликнул я. – Не желаю! Не желаю этого!

– Вы трус, – страстно закричала маркиза.

Вскочив со своего места, как будто желая ударить меня, но, дрожа, вдруг опустилась на свое место.

– Может быть, – сказал я. – Но я не желаю ехать с вами.

– Почему? Почему? – кричала она.

– Потому, что я еду по поручению правительства, и пользоваться своим положением для того, чтобы прикрывать господина Фромана, значило бы сделать то, чего бы и он сам не мог сделать. Вот и все.

Фроман вместо возражения только пожал плечами. Зато маркиза была в неистовстве.

– Дон-Кихот! – кричала она. – Вы несносны! Но за это вы поплатитесь! Да, поплатитесь, – повторила она гневно.

– Пожалуйста, маркиза, прошу вас не угрожать мне, – возразил я. – Если бы я даже и хотел посадить к нам господина Фромана, то все равно не мог бы этого сделать. Вы забываете, что барон де Жеоль отстает от нас всего на какую-нибудь милю и тоже едет в Ним. Он может показаться каждую минуту, и, если окажется, что я отыскал себе еще и брата, и что семья моя увеличивается, то едва ли он отнесется к этому равнодушно.

Но мои слова, которым она не могла отказать в основательности, не произвели на нее никакого впечатления.

– Вы несносны! – кричала она. – Пустите меня! Пустите меня!

Последние слова относились к Фроману. Я не противоречил ей.

Оба отошли на несколько шагов и поспешно о чем-то заговорили. Я следил за ними краем глаза. Вновь Фроман представлялся мне каким-то оторванным от всех, затерянным в этой печальной местности, одиноким, среди опасностей пути, и я начал чувствовать угрызения совести. Через мгновение я, быть может, уже раскаялся бы в своем отношении к нему, но вдруг кто-то тронул меня за рукав. Обернувшись, я увидел восхищенное, и вместе с тем, любопытное лицо Денизы.

– Сударь, – заговорила было она, но я схватил ее за руки и с жаром поцеловал их.

– Не надо, не надо, – прошептала она, краснея до корней волос. – Я хочу предостеречь вас, хочу просить вас…

– А я хочу благодарить вас, – прошептал я так же тихо.

– Я прошу вас быть осторожнее, – продолжала она, сердито покачивая головой, как бы желая этим заставить меня замолчать. – Слушайте! Для вас готовится западня… Моя мать не желает вам зла, хотя и очень сердита на вас. Но этот человек – отчаянный, а мы теперь в самом узком месте… Берегитесь!

– Не бойтесь! – успокоил я ее.

– Нет, я очень боюсь.

Когда маркиза вернулась к экипажу и уселась на свое место, я чувствовал себя совершенно другим человеком. Это, должно быть, отражалось на моем лице, ибо маркиза, бросив на меня подозрительный, полный ненависти взгляд, потом пристально уставилась на дочь.

Фроман подошел к дверце экипажа, захлопнул ее и, приподняв свою шляпу, сказал:

– Если бы даже собака подошла к моей двери так, как я сегодня подошел к вам, виконт, то я бы впустил ее в дом.

– На моем месте вы поступили бы точно так же.

– Ну, нет, – твердо возразил он, – я бы ее впустил. Впрочем, мы встретимся еще в Ниме, и я не теряю надежды убедить вас.

– В чем это? – холодно спросил я.

– В том, что нужно иметь маленькую веру, – пояснил он. – Веру во что-нибудь, и иногда рисковать ради этого «что-нибудь». Я стою здесь, – делая величавый жест, продолжал он. – Одинокий и бездомный, и не знаю, где мне придется завтра провести ночь. А почему? Потому, что я единственный человек во Франции, не утративший веры! Потому, что я один верю в себя. Неужели вы думаете, – продолжал он с возрастающим гневом, – что нас, дворян, можно выгнать с мест, если мы только верим в себя! Никогда! Неужели можно искоренить церковь, если вы верите в нее? Никогда! Но вы не верите ни во что, вы не уважаете ничего и, стало быть, осуждены. Да, осуждены. Ибо даже у людей, с которыми вы связали себя, есть вера в их теории, в их философию, в их реформы, долженствующие перевернуть мир. А вы, вы не верите ни во что! И вы погибнете!

С угрожающим жестом он взмахнул рукой, но прежде, чем я успел ему ответить, карета тронулась, оставляя его позади. И опять за окном потянулись унылые серые горные виды. Начинало темнеть, а до Вилльрога было еще с милю. Я был рад, что мы наконец освободились от Фромана.

Теперь я понимаю, почему Фромана прозвали «зачинщиком из Нима». От него так и веяло горячим дыханием южного города, в голосе его слышалась страстность известных на весь мир спорщиков. С тяжелым чувством я продолжал обдумывать его слова, вспоминая, что по этому поводу говорили отец Бенедикт и барон де Жеоль. И на протяжении всего оставшегося пути, сопровождаемого частыми толчками на ухабах, я размышлял об этом, забившись в угол кареты. Наконец стало совсем темно, и мы остановились на улице деревни.

Я хотел помочь маркизе выйти из экипажа и предложил ей Руку.

– Нет, нет! – воскликнула она, отстраняясь. – Я не хочу даже дотрагиваться до вас!

Она, видимо, намеревалась удалиться и оставить меня ужинать одного. Но в деревенской гостинице оказалась всего одна комната для проезжающих и кухня. В комнате был небольшой альков, занавешенный темной тканью, и где дамы могли бы уснуть, но где они не могли, конечно, ужинать. Гостиница была одна из самых худших, что мне только приходилось встречать. От грязной служанки несло хлевом, а в роли посетителей выступали три каких-то мужика. Окна были без стекол, пол земляной. Маркиза, привыкшая к дорожным неудобствам и поддерживаемая своим гневом, отнеслась ко всему этому с пренебрежением большой барыни. Но Дениза, не так давно покинувшая монастырскую школу, широко раскрывала глаза, слыша крики и ругательства. Бледная и испуганная, она сжалась в комок в своем кресле.