Красная кокарда - [45]

Напрасно я остановил его в разговоре. Теперь мне хотелось воротить его и расспросить подробнее.

Маркиз де Сент-Алэ в Ниме! Отец Бенедикт в Ниме! И там зреет заговор!

Эта новость как бы распахнула передо мной окно в мир Божий, и я уже не чувствовал себя одиноким и затерянным. Мне представлялся большой южный город, его улицы, покрытые белой пылью; в городе поднимаются беспорядки, а издали вдруг всплывает лицо Денизы де Сент-Алэ, которое смотрит на меня строго и укоризненно.

Отец Бенедикт уехал в Ним. Почему бы и мне не поехать туда? В нерешительности я кружил на одном месте и, чем дольше обдумывал пришедшую мне в голову мысль, тем больше она соблазняла меня. Чем больше думал я о скучном бездействии, в котором вынужден жить дома, тем сильнее мне хотелось уехать. Почему бы мне, в самом деле, не уехать?

В кармане у меня лежала бумага, в которой было не только назначение меня подполковником Национальной гвардии, но и говорилось, что я был товарищем председателя комитета общественной безопасности в провинции Керси. Имея такой паспорт, можно было ехать без опаски. Затянувшаяся болезнь послужит прекрасным объяснением того, почему меня не видно на людях. Денег у меня довольно. Словом, я не видел никаких препятствий для скорейшего отъезда, и мне казалось, что он доставит одно удовольствие.

Таким образом, выбор был сделан. На следующий же день я в первый раз после болезни сел верхом и проскакал две-три мили по дороге в Кагор, туда и обратно. Это сильно утомило меня. На следующее утро я поехал в Сент-Алэ, взглянул на развалины дома и вернулся обратно. На этот раз я уже не чувствовал такой усталости.

Следующим днем было воскресенье, и я сидел дома. Зато в понедельник я проехал уже половину дороги в Кагор. Вечером я вычистил свои пистолеты и проследил за тем, как Жиль укладывал мои дорожные мешки, в которые я велел положить два простых костюма и шляпу с небольшим трехцветным бантом.

На другое утро, 6 марта я тронулся в путь.

Простившись с Андрэ на краю деревни, я повернул лошадь по направлению к Фижаку и пустился галопом, чувствуя себя свободным от всего, что раньше угнетало меня.

На смену прохладному мартовскому дню пришел такой же свежий вечер, но меня он только подбадривал.

III. В Мило

Много удивительного видел я в этой поездке. Странно было видеть на полевых работах вооруженных крестьян, и не менее странным было видеть, как в каждой деревне крестьян обучали владеть оружием. В какой бы гостинице я не останавливался, первое, что я видел, было человек пятнадцать простонародья, сидевших вокруг стола со стаканами вина и чернильницей в центре: то были местные комитеты.

А к вечеру третьего дня я увидел нечто еще более странное.

Когда я начал подниматься по долине Тарна, впадающего в Севенн около Мило, задул холодный северный ветер, и небо затянуло облаками. Местность была серой и безлюдной. Впереди, милях в двух громоздились массивы голубых гор. Я устало брел рядом с лошадью, погруженный в свои думы. Вдруг я услышал голоса, певшие хором. Напрасно я искал певцов кругом себя: звуки, такие чистые и нежные, казалось, выходили из-под земли, у самых моих ног.

Я прошел немного вперед, и загадка разрешилась сама собой. Я оказался на краю невысокого обрыва, под которым виднелись крыши какой-то деревушки. На окраине ее собралась толпа человек в сто, мужчин и женщин. Они пели и плясали вокруг большого дерева. Листвы на нем не было, зато оно было все увешано флагами. В центре круга, у самого дерева сидели старики. Если б не было так свежо, я бы подумал, что я случайно попал на майский праздник.[29]

При моем появлении пение оборвалось. Потом два старика, выбравшись из круга, пошли ко мне навстречу, держа друг друга за руки.

– Добро пожаловать в Жиронду и Влэ! – закричал мне один из них.

– Добро пожаловать в Жиронду и Влэ, – как эхо, повторил другой.

И прежде, чем я успел им ответить, они закричали оба вместе:

– Вы приехали в счастливый день!

Я не мог удержаться от улыбки.

– Я очень рад это слышать, – сказал я. – Позвольте, однако, узнать, по какому случаю у вас такое собрание?

– Общины Жиронды и Влэ, Влэ и Жиронды, – закричали они разом, – теперь единое целое. С сегодняшнего дня старинные межи более не существуют. Старая вражда исчезла. Благородное сердце Жиронды и благородное сердце Влэ бьются в полном согласии!

Я уже едва сдерживал смех при виде их наивности. К счастью, в это время хоровод вокруг дерева опять запел и задвигался, словно на какой-нибудь картине Ватто. Я с улыбкой поблагодарил обоих крестьян за это зрелище.

– Но это еще не все, сударь, – серьезно отвечал один из них. – Исчезли не только наши границы, но и отошли в прошлое границы целых провинций. В Валенсии, например, оба берега Роны подали друг другу руку и поклялись в вечной дружбе. С этих пор все французы – братья.

– Прекрасная мысль, – согласился я.

– Ни один сын Франции не станет уж проливать французскую кровь.

– Дай Бог!

– Католики и протестанты будут жить в мире. Не будет никаких дел в суде. Хлеб будет повсюду развозиться свободно, без всяких пошлин. Все будут свободны. Все будут богаты.

Они еще что-то говорили мне в том же радостном тоне и с той же наивной верой в свой бред, но мое внимание было отвлечено от них человеком, сидевшим среди крестьян под самым деревом. Мне показалось, что он принадлежит к другой категории людей. Высокий, худой, с гладкими черными волосами и строгими чертами лица, на первый взгляд он по внешности ничем не отличался от окружающих. Его грубый охотничий костюм был весь в заплатах, шпоры на желтых, забрызганных грязью сапогах были погнуты и покрыты ржавчиной. Но в его осанке было нечто такое, чего не было у других, а во взглядах, которые он бросал на вертевшихся перед ним крестьян, я подметил спокойное презрение.