Красная кокарда - [31]

Это замечание только подогрело разгоравшийся во мне гнев. Он заметил это и, воспользовавшись моим замешательством, продолжал с оскорбительным для меня высокомерием:

– Впрочем, довольно об этом. Я уже благодарил вас за помощь, которую вы оказали, господин де Со, и менее всего склонен забыть, чем мы вам обязаны после этой ночи. Но никакой дружбы между теми, кто носит это, – он указал на мой трехцветный бант, – и теми, кто служит королю, не может быть. Вы должны извинить меня, и я немедленно покину вас, забрав сестру, присутствие здесь которой может быть истолковано совершенно ложно.

Он опять поклонился мне и направился к дому. Я последовал за ним, чувствуя, как холодеет у меня сердце. В зале никого не было, кроме Андрэ, стоявшего в отдалении у двери. В аллее под окнами маркиза дожидались трое или четверо верховых, а к воротам уже отъезжала другая группа всадников. Бросив на них беглый взгляд, я узнал в первом мадемуазель. Она ехала, низко наклонив голову, и, видимо, горько плакала. В горячем порыве я было обратился к маркизу, но он бросил на меня такой взгляд, что слова замерли у меня на языке.

– А, – сказал он, сухо кашлянув, – мадемуазель сама сообразила, что ей неудобно оставаться здесь долее. Позвольте и мне проститься с вами, господин де Со.

Он вновь поклонился и приготовился сесть на лошадь.

Я сделал слугам знак оставить нас вдвоем и, колеблясь между бешенством и стыдом, горячо заговорил:

– Нам нужно выяснить еще одно обстоятельство, маркиз. Между мной и мадемуазель не все еще кончено. Ибо она…

– Не будем говорить о ней, – перебил он меня.

Но меня не так-то легко было удержать.

– Я не знаю ее чувств ко мне, – продолжал я, не обращая на него внимания, – не знаю, насколько она симпатизирует мне. Но, что касается меня, то скажу вам откровенно, я люблю ее и не переменился от того, что надел трехцветный бант. Следовательно…

– Я могу сказать вам лишь одно, – опять перебил он, поднимая руку, чтобы остановить меня. – А именно, вы любите, как буржуа или какой-нибудь сумасшедший англичанин, – добавил он с презрительным смехом. – Мадемуазель де Сент-Алэ не дочь какого-то булочника, и подобного рода сватовство я нахожу для нее оскорбительным. Довольно этого или я должен еще продолжать, господин виконт?

– Этого мало, чтобы заставить меня свернуть с моего пути. Вы забываете, что я привез сюда мадемуазель в своих объятиях. Но этого не забудем ни я, ни она.

– Вы спасли ее жизнь и требуете теперь за это награды, – сердито сказал он. – Вы действуете очень великодушно и как настоящий дворянин…

– Я не требую ничего! – в горячности вскричал я. – Но я имею право искать ее руки и добьюсь этого!

– Пока я жив, этого не будет, – в гневе отвечал он. – Я ручаюсь, что подобно тому, как по моему приказу она растоптала эту кокарду, так же она растопчет и вашу любовь. С этого дня ищите себе невесту среди ваших друзей! Мадемуазель де Сент-Алэ не для вас.

Я дрожал от ярости.

– Вы знаете, что я не могу драться с вами.

– Я тоже не могу драться с вами. Следовательно, – прибавил он, помолчав немного и снова возвращаясь к изысканной вежливости, – мне остается только покинуть вас. Мое почтение. Не хочу сказать «до свидания», ибо не думаю, чтобы нам пришлось встретиться когда-нибудь в будущем.

Я не нашелся, что ему ответить. Он тронул лошадь и тихонько поехал по аллее. Мадемуазель уже скрылась из вида, а слуги маркиза дожидались его у ворот. Я долго следил за тем, как он едет среди каштанов, то скрываясь в тени, то снова попадая в полосу солнечного света, лившегося сквозь листву, и, презирая себя в душе, я невольно любовался его молодцеватой посадкой и беззаботным видом.

Да, у него была сила, которой не хватало окружающим его. Все, что я сказал ему, показалось мне теперь слабым и глупым, а решимость, с которой я было напустился на него, просто детской. В конце концов он был прав: конечно, такой способ заявлять свою претензию на руку девушки был не принят среди французов, да я и сам не допустил бы его относительно моей сестры.

Вернувшись в дом, я почувствовал себя очень плохо. Мой взгляд случайно упал на пистолеты, которые продолжали лежать на столе. Это напомнило мне, что замки Сент-Алэ и Мариньяк сожжены дотла, что вчера ночью я спас мадемуазель от смерти, что за прохладной каштановой аллеей лежит волнующийся мир Керси и Франции – мир обезумевших крестьян и перепуганных горожан, мир солдат, не желающих сражаться, и дворян, не смеющих поднять оружие.

– Жребий брошен! Да здравствует трехцветная кокарда!

Я прошел через дом, желая отыскать отца Бенедикта и его спутников. Но на террасе никого не было уже. Из слуг я нашел одного Андрэ, подошедшего ко мне с надутым видом. Я спросил, где кюре.

– Он ушел, господин виконт.

– А Бютон?

– Он тоже ушел, захватив с собой половину слуг.

– Ушел? Куда?

– В деревню, – грубо отвечал он. – Мир, должно быть, пошел вверх ногами.

– Не поручал ли кюре передать мне что-нибудь?

Старик видимо колебался.

– Да, поручал, – отвечал он неохотно. – Он сказал, что если вы останетесь дома часов до двенадцати, то он даст знать о себе.

– Но он хотел ехать в Кагор? Стало быть, он рассчитывает вернуться сегодня же?