Красная Казанова - [7]
«Принесла нелёгкая… Сглазил!» — подумал племянник и нырнул в первый переулок. Пробежал мимо каких-то слепых облупленных домишек, потом вдоль забора. Балансируя руками, словно эквилибрист в цирке, преодолел, по предусмотрительно брошенным кем-то кирпичам, громадную, наполненную густой чёрной жижей, лужу — непременное украшение всякой кривоватой улочки, в которую задом упираются склады или сараи. И… понял, что попался — переулок закончился тупиком. Прохор Филиппович замер, стараясь удержать срывающиеся дыхание, и поначалу не различал ничего, кроме отдающих в виски ритмичных ударов. Всё же, по мере того, как сердцебиение его улеглось, слух выделил шаркающие шаги, а затем, и отдалённое, дребезжаще-нежное:
— Прошенька-а…
Главный по общественному транспорту заметался у ограды. Чуть поодаль, к окрашенному известью забору примыкала котельная или что-то в этом роде, во всяком случае, низенькое, будто присевшее здание, дополняла кирпичная, небелёная, с рядом железных скоб труба, начинавшаяся от самой земли и терявшаяся где-то в золотой кроне вековой, перегнувшийся через ограду, липы.
— Про-ша…
Решительно поплевав на ладони, Прохор Филиппович приподнялся на цыпочки, ухватился за нижнее звено лестницы, тяжело подтянулся и перебирая руками и ногами по ржавчине скоб, быстро вскарабкался наверх. Здесь, на трубе, ГПОТ почувствовал себя в безопасности. Он переставил одну ногу на крепкий липовый сук и, вытянув шею, осторожно выглянул из-за широкой ветки. Собственно переулка Прохор Филиппович не увидел. То, что находилось прямо под ним, скрывала густая листва. Слева, обзор заслонял тёмный, накренившийся ствол. Зато справа и впереди глазам открывалась бесконечная, пляшущая череда крыш, над серой массой которых, временами, возвышались полинявшие купола церквей без крестов, колокольни, закопчённые трубы фабрики «Имени Коминтерна», чёртово колесо парка, окружённое громадой тополей, да одинокая каланча. Но главного по общественному транспорту мало занимала панорама родного города. Внизу, в нерешительности, поражённый внезапным исчезновением племянника, топтался Афанасий Матвеевич. Вот старик приблизился к забору, должно быть, желая заглянуть за него, неловко подпрыгнул, потом долго стоял в раздумье, кряхтя и бормоча что-то себе под нос. И тут случилось непоправимое. Пытаясь устроиться поудобнее, Прохор Филиппович зацепился за что-то, и его красивая блестящая калоша в мгновение ока снялась с ботинка, с мягким стуком, шлёпнувшись в переулок. Больше всего ГПОТа удивила наступившая тишина, длившаяся, впрочем, не долго. Скоро до него донёсся звук торопливо удалявшихся семенящих шагов, затем, снова всё стихло.
— Это товарищ Куропатка из депо, он у нас на митинге выступал, — кивнул на противоположную сторону улицы пионер, что казался взрослее, в новой рубахе и причёсанный. — Чего это он туда забрался?
Собеседник, устроившийся тут же на яблоне, тоже лет тринадцати-четырнадцати, тоже в галстуке, но одетый попроще, обритый наголо и с веснушками на лице, равнодушно посмотрел на прильнувшего к трубе ГПОТа:
— Следит, чтобы трамваи шли по расписанию. Ему с высоты всё видать. Мы вчера с Кокой нэпманские сады по улице «Марата» чистили. Тоже застукали…
— Кого?
— Люську со второго звена. Из двенадцатого дома выходила, от того буржуя.
— Он не буржуй, а мичман.
— Как будто мичман не может быть буржуем.
— Не может!
— Может!
— Не может… — который повыше, не утерпел и зарядил в шарообразную голову оппонента, как в бубен, крепкий и звонкий щелбан.
— Уй-я! Санька-дура-ак… - затянул мальчишка-бубен (вполголоса, чтобы не привлечь внимание владельцев сада). — Если не буржуй, зачем она галстук сняла?
Не получив ответа бритоголовый вытер пальцем нос и продолжал:
— Помаду ей подарил, для губ. Сам видал.
— Клянись!
— Честное пионерское слово!
— Наверное, Люськин родственник… — предположил Санька, но уже с сомнением в голосе.
— Ага, родственник! То мичман, то родственник… Говорят тебе, буржуй!
— Не буржуй.
— Буржуй.
— Не буржуй…
— Главный по общественному транспорту спустился с трубы. Дяди не было. Калоши тоже. На всякий случай, Прохор Филиппович, задрав подбородок, оглядел, нависающие над головой ветви. Калоши не оказалось и там, впрочем, он и без того, прекрасно помнил, характерный «резиновый» удар оземь.
Взъерошенная тощая ворона, слетев на забор, с интересом, время от времени хлопая сиреневатыми плёнками век, наблюдала, как товарищ ГПОТ, матюгаясь, оттирает измазанные мелом галифе. Прохора Филипповича переполнило жгучее чувство. Ему было жаль калош и, правда, недавно купленных; жаль перепачканного френча; досадно, что он — ответственный работник, руководитель, член партии между прочем, вынужден лазить, чёрт знает где, словно мальчишка…
— Вытаращилась, сволота облезлая! — приплясывая на одной ноге, раздосадованный, он стащил оставшуюся без пары обувку, с ненавистью пульнув её в любопытную птицу. Конечно, не попал. Ворона, проорав что-то обидное, отлетела подальше и сердито забарабанила клювом в доску ограды. Калоша исчезла по другую сторону забора. А главный по общественному транспорту продолжил, прерванный появлением родственника, путь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Некий писатель пытается воссоздать последний день жизни Самуэля – молодого человека, внезапно погибшего (покончившего с собой?) в автокатастрофе. В рассказах друзей, любимой девушки, родственников и соседей вырисовываются разные грани его личности: любящий внук, бюрократ поневоле, преданный друг, нелепый позер, влюбленный, готовый на все ради своей девушки… Что же остается от всех наших мимолетных воспоминаний? И что скрывается за тем, чего мы не помним? Это роман о любви и дружбе, предательстве и насилии, горе от потери близкого человека и одиночестве, о быстротечности времени и свойствах нашей памяти. Юнас Хассен Кемири (р.
Журналистка Эбба Линдквист переживает личностный кризис – она, специалист по семейным отношениям, образцовая жена и мать, поддается влечению к вновь возникшему в ее жизни кумиру юности, некогда популярному рок-музыканту. Ради него она бросает все, чего достигла за эти годы и что так яро отстаивала. Но отношения с человеком, чья жизненная позиция слишком сильно отличается от того, к чему она привыкла, не складываются гармонично. Доходит до того, что Эббе приходится посещать психотерапевта. И тут она получает заказ – написать статью об отношениях в длиною в жизнь.
Истории о том, как жизнь становится смертью и как после смерти все только начинается. Перерождение во всех его немыслимых формах. Черный юмор и бесконечная надежда.
Рассказ о том, как прогулка по морскому побережью превращается в жизненный путь.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Книга посвящается 60-летию вооруженного народного восстания в Болгарии в сентябре 1923 года. В произведениях известного болгарского писателя повествуется о видных деятелях мирового коммунистического движения Георгии Димитрове и Василе Коларове, командирах повстанческих отрядов Георгии Дамянове и Христо Михайлове, о героях-повстанцах, представителях различных слоев болгарского народа, объединившихся в борьбе против монархического гнета, за установление народной власти. Автор раскрывает богатые боевые и революционные традиции болгарского народа, показывает преемственность поколений болгарских революционеров. Книга представит интерес для широкого круга читателей.