Красная гора: Рассказы - [79]

Стало быть, проще прощать и надеяться, —

донеслось из соседней комнаты.

* * *

Я пишу об этом сейчас, потому что жена покойного поэта попросила меня написать о нем воспоминания. Вот я и пытаюсь что-то вспомнить, но ничто другое просто не лезет в голову.

Тут, наверное, не в поэте дело. Все дело, наверное, в том, что с тех самых пор, с того злополучного вечера мой вздыхатель отворачивается от меня и проходит мимо.

Вот так и жизнь отворачивается и проходит мимо, а смерть уже караулит нас, чтоб усадить за общий стол.

Но пока все еще сидят за именинным, праздничным столом, пока поэт и поэтесса, перекликаясь, читают свои стихи, тихо-тихо, стараясь никого не потревожить, я пробираюсь к выходу, набрасываю на себя пальто, и только там, на улице, позволяю себе заплакать…

Она летала

Собственно, победить на конкурсе юмористов я и не рассчитывала. Все это заинтересовало меня, как возможность недельку пожить в Сочи, ну и пообщаться с интересными людьми — актерами, писателями. Я тогда открыла для себя трагического поэта Константина Варагина, который, подобно мне, приехал туда под видом юмориста. Он утверждал, что я для него тоже большое открытие, и я гордилась этим, хотя догадывалась, что привлекаю Константина вовсе не как поэт.

Наш отдых уже близился к концу. Я лежала на пляже и читала, когда в стельку пьяный Константин повалился на соседний топчан. Единственное, что он успел пробормотать перед тем, как заснуть мертвецким сном, это то, что пьяный Аркадий спит в его номере, и его надо разбудить, потому что через час ему уже уезжать на гастроли.

Я до сих пор не понимаю, как мог глупый рассказ Аркадия вызывать гомерический хохот в зале.

Аркадий изображал любовника, который стоит на карнизе тринадцатого этажа, держится за прутья балкона и ждет, когда же не вовремя вернувшийся муж с этого балкона уберется. Но кончается все тем, что муж решает ночевать на балконе и стелит там постель, и тогда Аркадий вздыхает:

«Ну что ж, полечу! Где наша не пропадала?» — и летит, как крыльями, размахивая руками.

И за это Аркадий получил первую премию, и его с группой прочих лауреатов отправляли на гастроли, и я должна была его разбудить.

Я зашла в номер и сначала выхватила взглядом длинные вздрагивающие ноги, потом футболку, из-под которой они торчали, а потом уже голову Аркадия, беспокойно мечущуюся по подушке. Красивое, породистое его лицо искажала гримаса то ли страха, то ли отчаяния. Время от времени он судорожно двигал локтями.

— Вставайте, вставайте! — стала тормошить я его. Аркадий продрал глаза, уставился на меня с нескрываемым ужасом и спросил: — Какой этаж?

— Второй, — не совсем понимая, в чем дело, ответила я.

Аркадий вскочил и, не одеваясь, в чем был, бросился на балкон. Тут только я догадалась, что он настолько вошел в роль, что вообразил себя героем собственного монолога, а меня принял за свою любовницу, к которой пожаловал муж. В общем, я остановила его в тот самый момент, когда он уже перелезал через перила. Вот тогда мы с ним впервые и разговорились. Оказалось, что он мой земляк, харьковчанин, а потом еще выяснилось, что с его сестрами, Евой и Ларой, мы давно знакомы.

Не знаю, как уж так вышло, но я собрала вещи и уехала вслед за Аркадием, даже не попрощавшись с Константином.

Так начались наши любовные отношения, которые лишь с большой натяжкой можно было назвать любовными. Из нас двоих любила только я, а он, он был со мной так страстен, так нежен, что временами мне чудилось в этом нечто подлинное, настоящее, и все же он меня не любил. Он признался, что в его жизни была та, после которой он уже никого полюбить не может. Он утверждал, что она летала, и на вопрос: как это — летала? — вначале отмалчивался, а потом выдавил из себя, что эту способность летать ей, как выяснилось, давала опухоль мозга, и, когда ей, наконец, удалили ее, она стала обыкновенной женщиной, и он, Аркадий, ее разлюбил.

Я написала тогда:

«Возможно ль тени верным быть, когда так ярки наши лица? Ты говоришь: „Она как птица, другую мне не полюбить!“ — А, может, это только бред? Ты улыбаешься устало и все твердишь:

„Она летала“. — Я научусь! — кричу в ответ».

Аркадий прочитал и вздохнул: — Наташенька! Этому научиться нельзя. Это либо дано, либо не дано.

Я проглотила и это.

А через некоторое время мне позвонила какая-то женщина и сказала, что прочла мои рассказы и что у нее такое впечатление, что все они написаны о ней.

— Как вас зовут? — спросила я.

— Рая, — ответила она.

Я вздрогнула. Могла ли она знать, что в каждом своем рассказе я награждала героиню этим именем и только в окончательном варианте вычеркивала его и заменяла каким-нибудь иным? Могла ли знать, что однажды почувствовав себя женщиной с другим именем и другой судьбой, не Наташей, а Раей, я, верно, потому и писала рассказы?

— Давайте встретимся, — предложила я.

Рая согласилась и не пришла на свидание. А, может, это я опоздала, не знаю.

Когда через несколько недель я зашла в подъезд к Аркадию, навстречу мне из темноты выплыла женская фигура. Что-то усталое, надломленное в ней сразу же приковало мое внимание. Мы поравнялись, и мороз пробежал у меня по коже. Я поняла, что это Рая, и еще поняла, что именно ее он любил, и подумала вдруг: я словно в зеркало гляжу.