Красная Борода - [40]

—  Но ваша логика противоречит здравому смыслу, — возразил Нобору.

—  Не знаю, не знаю, — покачал головой Ниидэ. — Честно говоря, на логику мне наплевать. Для меня ясно од­но: этот — человек и тот — человек; тот хочет жить и этот имеет право на существование. А дело все в том, что где-то что-то неправильно. Но где и что конкретно? Мне, старику, не понять.

Нобору хмыкнул, вспомнив, как этот «старик» не­сколько минут назад уложил пятерых молодчиков. Он не выдержал и расхохотался.

Ниидэ подозрительно поглядел на него.

— Не обращайте внимания, — сквозь смех пробормотал Нобору. — Это так, последствие нервной встряски.

Соловей-дурачок

1

Район, получивший в народе название «Зады Идзу-самы», тянулся от храма Каннэйдзи до особняка правителя Идзу Мацудайры, которого местные жители называли «Идзу-сама». Помимо нескольких лавок и расположенного на территории храма небольшого чайного домика, в этом тихом месте были дома удалившихся от дел торговцев, а также приказчиков и содержанок. За домами расходились узенькие, кривые переулки, в которых при­шлый человек непременно запутался бы. В переулках сто­яло сорок семь приземистых строений, напоминавших длин­ные бараки, разделенные на комнатушки — каждая с от­дельным входом. Двенадцать из них были совершенно не­пригодны для жилья, семь или восемь пустовали в ожидании жильцов, в прочих же двадцати семи домах жило чуть более полутора сотен человек.

Нобору впервые пришел в это место. Он сопровождал Ниидэ, которого пригласили осмотреть человека по про­звищу «Соловей-дурачок».

Ветреный сентябрьский день уже клонился к вечеру, когда они, обойдя нескольких пациентов, вышли на дорогу, по которой стелился дымок из очагов — местные жители готовили ужин.

Ниидэ был здесь частым гостем, его то и дело окликали прохожие, приветствовали сидевшие у порогов в ожидании ужина мужчины. Один даже окликнул Ниидэ с крыши, и со­провождавший врачей управляющий Ухэй не преминул сде­лать ему замечание.

—  Эй, Ясукэ, и не стыдно тебе? Разве можно здоро­ваться с уважаемым доктором, сидя на крыше? Уж кучеру-то следовало бы знать правила приличия. Быстренько сле­зай вниз!

—  Если я слезу, крыша улетит. Разве не видишь, какой ветер?

—  Не болтай глупостей!

—  Чем ругать меня, господин управляющий, подними­тесь-ка лучше сюда и убедитесь, что я не вру, — возразил Ясукэ. — Я здесь сижу вроде бы заместо груза, а стоит мне слезть, как крышу мигом унесет ветром.

—  Послушай, Ясукэ, — расхохотался Ниидэ. — Так ты собираешься там сидеть, пока не уляжется ветер?

—  А что мне остается? Если крышу снесет, придется ис­кать новое жилище, а я еще за это не расплатился. Да вы не беспокойтесь за меня, уважаемый доктор.

—  Ну и тип! Никакого с тобой сладу! — воскликнул Ухэй.

Мужчина на крыше что-то ответил, но ветер отнес его слова в сторону.

Ухэй смущенно поцокал языком и, покрикивая на ша­ливших на дороге детей и поругивая хозяек, жаривших рыбу прямо на улице, повел Ниидэ к дому Дзюбэя.

Дзюбэю исполнился сорок один год, у него была жена О-Мики и семилетняя девочка О-Томэ. Он издавна торго­вал галантереей и сначала служил в мелочной лавке Моригути в районе Бакуротё. Лет двадцать тому назад, когда Дзюбэй собирался открыть собственное дело, он сошелся с распутной женщиной, растратил много хозяйских денег и был с позором изгнан из лавки. Счастье, что хозяин оказал­ся добрым человеком и не засадил его в долговую яму. С тех пор Дзюбэй переменил множество профессий, а со своей нынешней женой познакомился, когда стал разносчи­ком горячей лапши. Вскоре они поженились, и хозяин лав­ки, где прежде служил Дзюбэй, одолжил ему с рассрочкой на два месяца кое-какую мелочь для торговли вразнос.

И вот уже пятнадцать лет Дзюбэй бродил по городу с лотком, то здесь, то там раскладывал для продажи товар, но заработки были невелики, и ему так и не удалось выбраться из барака, где он снимал комнату.

За эти годы О-Мики родила ему троих детей, из которых двое умерли совсем маленькими. Неделю назад Дзюбэй отп­равился со своей единственной дочерью в баню, и там вдруг с ним начало твориться странное. Он раздел девочку и по­вел ее в общую купальню. Там дочка неожиданно споткнулась и упала, а Дзюбэй почему-то обрушился с бранью на мывшегося рядом мужчину и принялся его избивать. Потом поднял девочку с пола и спокойно сказал:

—  Вот ты упала и доставила беспокойство чужому дяде. Старайся смотреть под ноги.

Вид у Дзюбэя был настолько странный, что избитый даже не рассердился и лишь удивленно глядел на него.

Вернувшись домой, Дзюбэй взял длинную жердь, при­слонил к притолоке, подвесил на нее плетеную бамбуковую корзину, а сам уселся против корзины и замер. На рас­спросы жены не отвечал, лишь махал руками и шептал:

—  Тихо, не то спугнешь соловья, а он стоит тысячу зо­лотых монет.

—  Какой там еще соловей?

—  Наконец-то он мне попался! Слышишь, как заливает­ся. Такое пение тянет на тысячу золотых.

Он снова поглядел на корзину, прислушался, потом обернулся к жене и сказал:

—  Теперь уж мы выберемся из бедности.

С того дня Дзюбэй перестал таскаться со своим лотком по городу и, если не спал и не ел, усаживался напротив кор­зины и с блаженным видом глядел на нее. Бывало, он даже просыпался среди ночи, беспокойно прислушивался, потом, удовлетворенно кивнув головой, садился перед корзиной и бодрствовал до утра. Когда О-Мики пыталась уговорить его сходить на заработки, он озадаченно глядел на нее.