— Но как же мы войдем, если двери нет?
— Я попробую забраться по стене. Там, наверху, имеются какие-то окна. Возможно, сумею протиснуться.
— Ты? — Цинфелин с сомнением оглядел могучую фигуру варвара.
— А что? — оскорбился Конан. И рассмеялся: — Наверное, ты полагаешь, что по такой стене невозможно вскарабкаться?
— Если говорить честно, то — да, — кивнул Цинфелин. — Она почти гладкая.
— Почти. — Конан весело фыркнул. — Смотри и запоминай, только не пытайся повторить. На такое способны только киммерийцы.
Он сбросил сапоги, сиял с себя тяжелый плащ и остался босой, в штанах и рубахе. Меч был привязан у Конана за спиной.
Ловко, как кошка, он поднялся на уровень первого этажа — точнее, это можно было бы счесть первым этажом, если бы башня имела окна и другие признаки того, что она является человеческим жильем.
Ошеломленный Цинфелин стоял внизу, все выше и выше задирая голову по мере того, как киммериец карабкался по стене. Стена эта была совершенно отвесной и со стороны выглядела гладким, но ловкие пальцы Конана находили здесь опору без особого труда. Он ухитрялся вставлять пальцы ног в крохотные щели и хвататься за совсем незаметные выступы, чтобы подтягиваться все выше и выше.
Вот уже он на высоте трех человеческих ростов…
Цинфелин начал было верить в успех их безумного предприятия, но тут башня ожила. Дверь не появилась там, где она, в принципе, должна была быть; и окон в стене по-прежнему не было. Но призрачные наемники возникли как будто из ничего. Они проступали сквозь стены, спускались с крыши по несуществующим ступеням, которые как будто имелись в воздухе.
Цинфелин с ужасом увидел, как прямо перед ним стена вдруг начала бугриться, на ней появилось нечто вроде барельефа. Барельеф этот изображал двух вооруженных воинов с грубо высеченными лицами и бородами. Мгновение барельеф оставался неподвижным, а затем он зашевелился, и вот уже воины высвободились из каменного плена и предстали перед Цинфелином во плоти.
Молодой граф поднял меч, готовясь сразиться с ними. Не сговариваясь и даже не обменявшись взглядами, воины-призраки набросились на него.
Зазвенела сталь. Цинфелину не приходилось даже мечтать о том, чтобы перейти в наступление; он едва успевал отбивать удары, которые сыпались на него справа и слева.
С диким криком киммериец спрыгнул со стены. На миг Цинфелину показалось, что Конан переломает себе все кости, по ловкий и гибкий киммериец приземлился довольно удачно, на мягкий песок, перекатился и, быстро придя в себя после падения, вскочил на ноги.
К нему устремилось сразу несколько призрачных воинов.
Конан, оскалившись, как зверь, бросился в атаку. Казалось, он угадывает каждое намерение своих врагов, и опережает их по меньшей мере на шаг. Звон стали был оглушительным.
Победить призрачных наемников казалось делом совершенно невозможным: никакой удар не мог оказаться для них смертельным. Сталь не в силах была ни отсечь им голову, пи перерубить конечности. Они не знали устали.
Конан отражал атаку за атакой, теснил своих врагов и все ближе подбирался к Цинфелину.
Молодой граф едва держался на ногах. В самом начале схватки он получил глубокую рану на бедре, и теперь все силы уходили на то, чтобы не упасть. Цинфелин знал, что если он поддастся слабости и опустится на песок, наемники без всякой жалости добьют его.
Конан крикнул:
— Отходи!
Цинфелин подставил меч, встречая очередной выпад врага.
— Беги, Цинфелин! — повторил Конан. — Я задержу их!
Забыв о гордости, раненый молодой человек повернулся к врагам спиной и помчался из последних сил наверх, на заросший травой холм. За ним гнались, но недолго. Тяжелые воины увязали в песке все глубже и наконец застряли. Конан в два прыжка догнал их и мощными ударами одного разрубил почти пополам, опустив меч на основание шеи врага, а другого обезглавил. Здесь, на холме, тела наемников обрели телесность. Призраки вновь стали людьми — они истекали кровью и умирали, как самые обычные люди.
Прочие устремились прочь, и скоро башня поглотила их всех.
Цинфелин лежал на траве и тяжело переводил дыхание. Конан уселся рядом с ним и принялся вытирать меч.
— Я забыл сапоги возле башни, — заметил киммериец, мельком глянув туда, откуда они только что спаслись.
— Я ранен, — сказал Цинфелин.
Конан повернулся к нему.
— Сильно?
— Не знаю… Ты не мог бы посмотреть?
Он отнял руку от бедра и показал кровавое пятно, расплывшееся по одежде и ладони.
— Сними штаны, — фыркнул Конан. — Я вижу только гору тряпок и что-то неопрятное под ними.
Вместе они стянули с молодого графа штаны. Конан плеснул на рану водой из фляги.
— Порез, довольно глубокий, но страшного я ничего не вижу, — заявил варвар. — Вашу нежную кожу несколько повредили, ваша светлость, но, полагаю, скоро все заживет. Останется шрам, которым будут любоваться лишь избранные женщины. Счастливицы, которых вы допустите на свое шелковое ложе.
— Не надо так разговаривать со мной, — попросил Цинфелин, морщась. — Может быть, я не слишком опытный воин, но, видят боги, я делаю все, на что способен.
— Ты неплохой воин, — неожиданно согласился Конан. — Мне жаль, если моя грубость тебя задела. Я хотел лишь подбодрить тебя.
