— Забирает души людей, — сказал Цинфелин, не поворачиваясь.
— Зачем?
— Чтобы продолжать… «жить», — буркнул Цинфелин. — По-моему, это очевидно.
— Нет, это не очевидно, — возразил киммериец. — Может быть, они делали это не для себя.
— А для кого? — Цинфелин наконец заинтересовался новой проблемой и обернулся к киммерийцу.
— Возможно, у них есть хозяин. Некто, кому требуются живые души для исполнения каких-то планов.
— Кем бы он ни был, сейчас он утратил большую часть своей добычи, — хмыкнул Цинфелин.
— Это точно, — подтвердил Конан.
Помолчав, Цинфелин предложил:
— Нужно проверить среди моряков. Вдруг кто-то остался в живых? Нам сейчас не помешал бы союзник.
— Союзник, в котором едва теплится жизнь? Понятия не имею, чем бы он мог быть нам полезен, — проворчал Конан. — Разве что тебе нравится возиться с больными и умирающими…
— Терпеть этого не могу, — поморщился Цинфелин. — Но… разве не нужно посмотреть? Сели не ради нас, то ради простого долга?
— Согласен, — сказал Конан.
— Если ты согласен, то зачем все эти рассуждения?
— Чтобы посмотреть, как ты злишься.
Цинфелин покачал головой.
— Наверное, я никогда не пойму тебя, Конан.
Киммериец легко вскочил на ноги.
— Ты и не должен меня понимать. Когда ты станешь графом, тебе придется командовать самыми разными людьми. И большинство из них останутся для тебя загадкой, настолько они не будут похожи на тебя. Привыкай уже сейчас.
Они обошли весь берег, останавливаясь возле каждого погибшего и подолгу осматривая его. Увы, признаки жизни подавал лишь один, но и тот вскоре угас.
Цинфелин выглядел подавленным.
— Я никогда не видел такого количества мертвецов, — признался он. — Это какая-то бойня.
— Попробуем предать их тела огню, — предложил Конан. — Работа долгая и трудная, придется набрать много хвороста и притащить сюда десятка три древесных стволов… Не знаю, как управимся.
Мы вдвоем не управимся, — ответил Цинфелин.
— А мы постараемся, — сказал Конан. — Поверь, дело того стоит. Нельзя оставлять тела без погребения. Мы спасли их души от пожирания — одним богам известно, какова посмертная участь тех, кого поглотит здешняя нежить! — теперь завершим начатое.
Цинфелин нерешительно огляделся по сторонам.
— Ты боишься мертвецов? — спросил он наконец. — Ты суеверен, Конан?
— Ничуть, но я уважаю тех, кто погиб достойно.
— А что будем делать с этими? — Цинфелин указал на лже-рыбаков, валявшихся повсюду.
— Пусть их сожрет море, — равнодушно ответил Конан. — После прилива здесь не останется ни одного трупа. Рыбе будет чем поживиться. Это будет только справедливо.
Остаток дня они валили деревья и таскали их на берег, складывая большой костер. Погибших уложили в ряд, и Цинфелин поджег костер. Пламя сразу охватило всю поленницу. Костер был сложен искусно, а ветер с моря только раздувал огонь. Скоро все умершие исчезли в ревущем пламени.
— Вот и все, — сказал Конан, вновь и вновь ощущая прикосновение невесомых существ. — Они обрели мир и покой. А ты полагал, что это будет невозможно…
— Кажется, ты не признаешь слова «невозможно», — улыбнулся Цинфелин. Он тоже чувствовал умиротворенность.
— Почему? — возразил Конан. — Когда что-то невыполнимо, я так и говорю. Но сложить погребальный костер под силу двум мужчинам, уж поверь мне.
— Верю, — вздохнул Цинфелин.
Они по-прежнему находились на берегу, и башня, где томилась пленница, до сих пор высилась перед ними, такая же неприступная и мрачная, как и в час их прибытия сюда.
* * *
С рассветом Конан и его молодой товарищ попытались проникнуть в башню.
— Возможно, на рассвете силы призраков слабеют, — предположил Конан.
Ты знал этого капитана, — сказал Цинфелин. — На что он способен?
— Я знал Гуннара в ту пору, когда он был еще жив, — возразил киммериец. — Тогда он был способен на многое. Храбрец, ни во что не ставящий ни свою жизнь, ни чужую. Мне было хорошо сражаться с ним бок о бок — и я не позавидовал бы тому, против кого он поднял меч! Но то было давно. В те зимы, когда он был еще жив. Кто знает, каким он стал теперь, когда его изменили чьи-то злые чары!
— Я всегда полагал, — нерешительно начал Цинфелин, — что человек, даже после смерти, даже после того, как на него окажет воздействие злая магия, все равно сохраняет какие-то свои прежние качества.
— Не стоит обольщаться, — возразил Конан. — Маги частенько пользуются этим человеческим заблуждением. Но самые опасные демоны обычно принимают облик чьего-нибудь давно умершего ребенка или погибшей возлюбленной. Такие демоны страшнее всего. Они заманивают в ловушку ничего не подозревающую жертву… Нет, Цинфелин. Если тебе явится с того света твоя подруга, будь уверен: самое лучшее, что ты можешь сделать, — это поскорее снести ей голову и присыпать ее раны пеплом и солью.
Подумав немного, он добавил:
— Впрочем, Гуннар был достаточно плохим — с обычной точки зрения — человеком, чтобы предположить, что после смерти он не слишком-то изменился. Так что ожидай худшего, Цинфелин, и не надейся ошибиться.
Они подошли к башне и начали обходить ее кругом.
— Где-то здесь должна быть дверь, — бормотал Конан. — Возможно, она прямо у нас перед носом, а мы ее попросту не видим.
