Красавица и чудовище - [2]

— Я просто маменькина дочка, вот с чем дело, — заявила Дейл.

— Нет, ты очень смелая, — возразил я.

— Брось, Мэттью, будь у меня хоть крупица мужества, я бы сняла лифчик.

— К мужеству это никакого отношения не имеет, — резонно заметил я.

— А тогда к чему? Неважно, не объясняй. Сейчас это сделаю.

— Так вперед.

— Сделаю. Только погоди минутку.

— Подожду, сколько скажешь.

— Мне достаточно минуты.

— Прекрасно.

— Я на самом деле сниму его, Мэттью.

— Знаю, знаю.

— Ты мне не веришь, но я сниму.

— Верю, верю.

— Нет, не веришь.

— Честное слово. Поверь мне, я тебе верю.

— Вот увидишь.

— Увидят все.

— Ну вот, опять ты меня запугиваешь.

— Извини, — сказал я.

Мы подошли к самой кромке прибоя, чтобы не вляпаться в собачье дерьмо; в Калузе законы, запрещающие брать собак на общественные пляжи, проводятся в жизнь далеко не так строго, как «антинудистский» закон. По всему пляжу носились, высунув язык, бегали и прыгали собаки самых разных пород: лабрадоры и немецкие овчарки, таксы и пудели, боксеры и эскимосские собаки, шотландские овчарки и шпицы, бассеты и коротконогие гончие, доберманы и чихуахуа, самые разные беспородные дворняги — просто ветеринарный реестр многообразного собачьего племени. И куда ни посмотришь, взгляд натыкается на обнаженные груди: напоминающие по форме яблоко и грушу, размером с грейпфрут и сливу, цвета баклажан и молодых побегов кукурузы, крепкие, как гранаты, и сморщенные, как чернослив, с сосками как бобы какао и с сосками как вишни — просто рай для вегетарианцев.

— Если она может, то я подавно смогу, — прошептала Дейл.

Слова ее относились к женщине, которая, сняв лифчик, плескалась в море, а теперь выходила из воды. На ней были только ярко-красные трусики, которые героически пытались прикрыть ее поистине необъятных размеров живот, напоминающий арбуз, и широкие, похожие на дыни, ягодицы. Груди ее (чтобы не повторять метафор из лексикона зеленщика) по цвету напоминали серо-коричневое коровье вымя и свисали почти до талии, бесстыдно колыхаясь на ярком солнце. Плюхнувшись на одеяло шагах в трех от волн, лениво накатывавших на берег, она с таким видом стиснула руками свои бесценные сокровища, будто была до смерти рада, что не потеряла их в волнах океана.

— Рискну, — сказала Дейл.

— Давай.

— Сейчас.

Она в самом деле завела руки за спину, чтобы развязать тесемки своего лифчика, но в этот момент что-то привлекло ее внимание. За темными стеклами очков мне не было видно выражение ее глаз, но совершенно точно она смотрела на берег, что-то там заинтересовало ее: руки, согнутые в локтях, так и замерли за спиной, как крылья изящной чайки, парящей в воздухе. Я проследил за направлением ее взгляда и увидел потрясающе красивую женщину, такой красавицы мне не приходилось встречать.

В первый момент я подумал, что она голая. Потом понял, что черный треугольник внизу ее живота — не лонное эхо длинных черных волос, покрывающих ее плечи, а крошечная полоска бикини. Ей было не больше двадцати двух — двадцати трех лет, такого же роста, как Дейл, и с такими соблазнительными формами, что в сравнении с ней Дейл, которая прекрасно сложена, казалась чуть ли не угловатой. Женщина, которая шла по пляжу, где у каждого тела свой оттенок бронзового совершенства, казалась вырезанной из алебастра, молочную белизну ее изящного лица обрамляли волны иссиня-черных волос, ее грудь, казалось, ослепительно сияла под горячими лучами солнца, широкие бедра округло выступали из тесной полоски бикини, — мерцающий черно-белый мираж с каждой секундой приближался к нам, я увидел светло-серые глаза на этом неправдоподобно прекрасном лице, ощутил запах мимозы, когда она проходила мимо, — и видение исчезло.

— Вот это да! — воскликнула Дейл.

* * *

Женщина, которую мы видели на пляже, пришла в мой кабинет в понедельник утром, в четверть десятого. На ней были синие джинсы в обтяжку, белая майка и солнечные очки. На ее руках, где их не прикрывали короткие рукава майки, были страшные синяки. Переносицу ее изящного носа украшал лейкопластырь. Когда она сняла очки, я увидел, что под глазами синяки, а один глаз заплыл и почти не открывался. Разбитые губы распухли. Когда она заговорила, стали видны дырки в тех местах, где положено иметь зубы.

— Меня звать Мишель Харпер, — представилась она. — Вы должны простить меня с моим английским.

В ее английском безошибочно угадывался французский акцент Голос низкий, хриплый, что как-то не вяжется с обликом столь молодой женщины.

— Вас посоветовала, — продолжала она, — Салли Оуэн.

Я молча кивнул.

— Вы делали ей развод, — добавила она.

— Да, помню.

— Она говорит мне, вы узнаете, что делать.

— Чем я могу быть вам полезен?

— Я хочу, чтобы арестовали моего мужа.

Я пододвинул поближе к себе стопку желтой разлинованной бумаги, взял карандаш.

— Как его имя?

— Джордж Харпер.

— Х-а-р-п-е-р?

— Oui. Mais le'George, il est sans… pardon.[4] «Джордж», без «и» на конце, он americain.[5]

— Джордж Харпер.

— Oui, exactement.[6]

— Почему вы хотите, чтобы его арестовали?

— Вот что он сделал мне. Il а… он сломал мне нос, выбил три зуба… dents? Зубы?

— Да, зубы. Когда это случилось, миссис Харпер?