Красавица - [44]

В конце концов я решила послать Винус в больницу подарок. Мы сделали буклет. Я попросила каждого нарисовать свой портрет, немного рассказать о том, что мы делаем в классе, и написать Винус какие-нибудь хорошие пожелания.

Шейн и Зейн нарисовали картинки и написали: «Поправляйся. Возвращайся скорее».

«Мне жаль, что ты в больнице, – написал Билли. – Я называл тебя психопаткой, прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Надеюсь, ты к нам вернешься. С любовью, Билли».

Джесс написал: «Дорогая Винус, возвращайся. Мы по тебе скучаем. Однажды я лежал в больнице, мне вырезали миндалины. У меня очень болело горло, и я ел много мороженого. Может, тебе тоже дадут мороженого. В классе мы ничего интересного не делаем. Ты ничего не пропускаешь».

И наконец, вклад Алисы: «Ты меня не знаешь. Мне восемь лет. Я новенькая в классе. Я не знаю, зачем мне тебе писать, потому что ты не знаешь меня, а я не знаю тебя, и мне кажется это глупым. Когда ты поправишься, нас будет две девочки в классе. Возвращайся! Здесь слишком много мальчишек!!!!! Алиса».

Прошло почти две недели ожидания, до нас доходили обрывки новостей и кое-какая информация. Мне сказали, что Винус выписали из больницы и отдали на воспитание в другую семью, но не сказали куда.

Позже, в пятницу утром, приблизительно еще дней через десять, за дверями моего класса послышался грохот и скрежет. Шум доносился с лестницы. Было 8.20, до начала занятий оставалось пятнадцать минут.

Через окошечко в двери я увидела голову Боба. Дверь моего класса с шумом распахнулась. В комнату въехало инвалидное кресло, а за ним вошел Боб с Винус на руках.

– У меня для тебя кое-что есть, – весело произнес он.

– Привет! – сказала я. Боб усадил Винус в кресло.

Она сильно переменилась. Длинные спутанные волосы были подстрижены «под мальчика». Засохшая грязь отмыта. Струпья и сыпь исчезли. На ней была зеленая кофточка и зеленые брючки. На забинтованных ногах шлепанцы в виде собачек.

Из-за обморожения Винус ампутировали большие пальцы на обеих ступнях. Ей нужно было начинать вставать и ходить на костылях, но она отказывалась это делать и передвигалась в инвалидном кресле.

Боб ушел, и я опустилась на колени рядом с Винус:

– Я рада, что ты вернулась.

Я колебалась. Что ей сказать? Мне хотелось попросить прощения. Отчаянно хотелось объяснить, что я жалею о том, что была такой слепой, и особенно о том, что невольно стала безучастной свидетельницей ее страданий.

– Мне очень жаль, что с тобой случилось столько плохого, – ласково сказала я. – Надеюсь, все будет хорошо.

Она молча смотрела на меня.

– Тебе еще больно? – спросила я.

Она посмотрела на свои шлепанцы, потом перевела взгляд на меня, но ничего не ответила.

– Наверняка тебе скоро будет лучше. А пока я усажу тебя за стол. И покажу, что мы сейчас делаем.

Увидев Винус, дети пришли в восторг.

– Эй, ты снова здесь! – крикнул Билли. – Вот здорово! Инвалидное кресло! Можно мне покататься?

– Зачем тебе инвалидное кресло? – спросил Джесс. Он обошел вокруг парты Винус, наклонился, посмотрел вниз. – Что у тебя с ногами?

– У меня есть для тебя подарок! – крикнул Шейн. Он подбежал к своей корзинке, вынул скомканный клочок розовой гофрированной бумаги, оставшейся от урока по труду, на котором мы делали тюльпаны, и сунул Винус под нос.

– Это бумажный цветок. Я сделал его для тебя. – И положил на парту.

Немного перевозбужденный, Зейн стукнул по парте Винус, а потом взобрался на свою. Я спустила его вниз. Алиса равнодушно прогуливалась по классу.

– Воспоминания о давно ушедших днях воскрешают былое, – произнесла она.

– Алиса, почему бы тебе не познакомиться с Винус? – предложила я.

– Боль и страх несовершенства никогда не исчезнут.

– Хорошо, быть может, позже.

Мне пришлось как следует поработать со светофором, чтобы утихомирить класс, в котором царила атмосфера безудержного веселья. Причиной восторга была не столько Винус, подозревала я, сколько инвалидное кресло, на котором каждому хотелось прокатиться. К тому же это был первый солнечный день, напомнивший о приближавшемся лете.

В глубине души я ожидала, что Винус станет другой. Ожидала, что за последние несколько недель с ней произойдет разительная перемена. Но я ошиблась. Винус вела себя как всегда: молчала и ни на что не реагировала. Она стала даже более молчаливой и отрешенной, потому что мальчики безнаказанно прыгали вокруг ее кресла, что в прежние дни вызвало бы у нее припадок ярости. А теперь Винус просто сидела без движения с застывшим, как маска, лицом.

Изменилось лишь одно: между нами установился более тесный физический контакт. Мне приходилось носить ее вверх и вниз по лестнице, когда не хотелось ждать маленького скрипучего лифта, расположенного в дальнем конце здания. Приходилось сопровождать ее в туалет. О времени процедуры оставалось лишь догадываться, потому что Винус, разумеется, ничего не говорила. Поэтому каждую перемену я таскала ее в туалет, помогала спустить брюки, сажала ее на унитаз и снимала с него. Собственная бесцеремонность в столь интимной сфере меня смущала, я чувствовала, что вынуждена переступать границы, но другого выхода не было. Я сосредоточила внимание на том, чтобы обращаться с Винус как можно ласковее, дать ей почувствовать, что кто-то заботится о том, чтобы не причинить ей вреда, осторожно спустить одежду, не заставлять страдать от переполненного мочевого пузыря.