Красавчик - [28]

— Два? — спокойно спросил он, впрочем одобрительно улыбаясь.

— Два. Один за работу, а другой за портсигар.

Митька поморщился.

— Не нужно бы брать.

Красавчик остолбенел.

— Не нужно?!

— Не нужно, — повторил Митька, — ну да раз взял — все равно.

Мишка ничего не понимал, но потребность поделиться с другом впечатлениями дня, рассеяла недоумение. Он присел возле друга и прямо залпом выложил ему все: и о том, какой добрый и ласковый художник, и о том, как пишут кого-нибудь, и наконец, как похоже «написал» его художник.

Митька слушал, снисходительно улыбаясь, и в то же время видно было, что мысли его заняты совсем не рассказом, а чем-то другим. Хотя губы его и улыбались, но в глазах светилась какая-то упорная дума.

Красавчик наконец заметил это.

— Что с тобой, Митя?

Вместо ответа Митька поглядел на приятеля странным каким-то взглядом.

— А ты знаешь, что Крыса в тюрьме?.. Засыпалась…

— Ну-у?

Мишка так и застыл, подавшись туловищем к приятелю.

— Верно, засыпалась?

— Верно, раз говорю!

Весть была крайне необычайна. В первую минуту она ошеломила Красавчика, не вызвав в его душе никаких определенных ощущений. Потом злорадство шевельнулось в душе.

— Так ей и надо! — вырвалось у Мишки.

Митька пытливо взглянул на товарища.

— Ты рад, небось?

— Рад… Пусть попробует, как сладко в тюрьме.

Но тут вспомнились вдруг унылые дни, проведенные в тюрьме, побои, грубые окрики и брань, и грусть охватила. Красавчик представил себе Крысу в таком положении, и горбунья показалась уже не страшной ведьмой, а просто несчастной женщиной. Жалость шевельнулась, Мишка вздохнул.

— Не-ет, — тихо проворчал он. — Чего мне радоваться? Она сама по себе, а мы сами по себе.

Но все-таки несмотря на чувство жалости, весть о том, что Крыса в тюрьме, носила в себе и нечто приятное. Мишка вдруг почувствовал себя легче, свободнее. До сих по его кошмаром угнетала мысль, что когда-нибудь он может снова очутиться у Крысы, а теперь этот гнет отпадал. Невольно сорвался с губ опасливый вопрос:

— А ее скоро выпустят?

Митька безнадежно свистнул.

— Ну, нет. Нам-то ее никогда не увидеть.

Только теперь Мишка вспомнил, что так и не спросил у друга, откуда у него такие поразительные новости. Он с удивлением поглядел на Митьку.

— А как ты узнал?

— Про Крысу?

— Ну да.

— А на станции.

Красавчик шире раскрыл глаза.

— Сашку-Барина встретил, — пояснил Митька как-то нехотя. — Он мне и сказал. Замели ее, когда она фартовое покупала. Сашка говорит, что пауки давно за ней следили. Узнали как-то про ребятишек ейных. Говорят, у нее и краденые ребята были…

Митька остановился и бросил на приятеля хмурый взгляд.

— Ты тоже краденый, — угрюмо добавил он.

— Я краденый?

Мишка даже привскочил.

Шманала продолжал лениво, точно не замечая движения приятеля:

— И ты краденый и Сонька Горбатая… А Сашка-Барин звал меня работать с собой в Финляндию, — переменил Митька тему разговора, которую, по-видимому, мало нравилась ему.

Заявление это было достаточно, чтобы направить мысли Красавчика в другую сторону. Сразу тревога засветилась во взоре Мишки.

— Звал?

— Звал: «Мы с тобой, говорит, много дел натворим. Ты, говорит, такой, какого мне надо…»

— Ну, а ты?

— Я сказал, что не пойду.

Красавчик вздохнул облегченно и любовно поглядел на друга.

— Так и сказал, Митя?

— Да. Что, я не могу один что ли работать?

Митька отвел взгляд в угол пещеры, точно смутился чего-то.

После истории с портсигаром художника, Шманала почувствовал себя очень скверно. Он ничего не говорил Мишке, но в душе его совершался мучительный переворот. Ему почему-то вдруг опротивело ремесло, которым он так гордился. И это мучило, угнетало его. Ни словом не обмолвился он о том, что предложение Сашки, которым бы он гордился два месяца тому назад, теперь вызывало в нем какое-то странное брезгливое чувство.

Весь вечер Митька был хмур, подавлен чем-то и почти не разговаривал. Красавчик, несколько раз заговаривал с ним о Крысе, неизменно сводя разговор на волнующую его тему о том, что он «краденый». Но Митька не поддерживал разговора, и хмурился еще больше, точно беседы эти были ему крайне неприятны. Красавчик не мог понять, что твориться с другом. Пытался он развеселить приятеля, но ничего не помогало.

Улеглись спать рано, но заснуть не могли. Митька хоть и притворялся спящим, но чуткое ухо Красавчика улавливало в тишине кое-какие звуки, говорившие о том, что Митьке не спится. Он ворочался на своем ложе, и, как показалось Мишке, даже вздыхал.

Красавчика тревожило состояние друга. Несколько раз хотелось ему подойти к Митьке, расспросить его, утешить, если можно было. Он чувствовал, что Митьку мучает что-то, и мучился за него. Однако расспросить приятеля не решался: Митька не любил, когда приставали к нему с участием.

Совсем стемнело в пещере. Только сквозь просветы кустов мутнел бедный сумрак белой ночи. Из лесу доносились ночные шелесты и шумы.

— Миша! — раздался вдруг в пещере тихий оклик. В нем слышалась нежность и глухая тоска.

Мишка встрепенулся.

— Что, Митя?

Молчание.

Охваченный странным волнением, Мишка болезненно-чутко прислушался, но Митька молчал.

— Что, Митя? — снова спросил он, и от волнения голос его задрожал.