Крамола. Книга 1 - [50]
Его перевернуло через голову, но откос, к счастью, оказался невысоким и мягким. Следом, из уходящего поезда, ударили выстрелы. Андрей лежал в траве, ожидая, когда промчится состав, и прислушивался к боли в затылке. Из хвостового вагона звучно щелкнуло еще несколько выстрелов — винтовочных. Потом в глазах долго стоял качающийся габаритный фонарь.
И вдруг кольнуло в мозгу — почему не слышно грохота состава? Андрей вскочил на ноги и лишь тогда понял, что поезд остановился в версте и от него по насыпи бегут фигурки людей. Не разбирая дороги, он ринулся в степь. С насыпи гулко захлопал маузер, к нему присоединился наган, но лишь винтовочная пуля достигла его и сдернула кожу с плеча. Андрей пригнулся и, путаясь в траве, побежал зигзагами. Винтовка ударила еще несколько раз, прежде чем все стихло и в предутренней степи запели невидимые птицы.
Потом он услышал, как, запыхтев, поезд потянул на запад, и различил в голубеющем небе клубы белого пара. Он перевел дух и попробовал сориентироваться. Выходило, что прыгнул он на противоположную сторону насыпи, и теперь нужно идти назад и переходить дорогу. Именно сюда, на эту сторону, рвался он со своим полком…
Андрей терпеливо выжидал, ощущая босыми ступнями утренний холод земли и свежую росу. Кругом было тихо, и казалось, что все, даже пение птиц, не поднимается выше травы. Он встал и пошел вдоль насыпи. Идти по шпалам не решился — видно отовсюду как на ладони, а здесь в любой момент можно скрыться в траве. Он шел и осматривался, пытаясь узнать место, но всхолмленная степь во все стороны лежала однообразная, и чудилось, будто за каждым холмом и есть та самая выжженная солнцем, побитая солончаками земля, на которой должен стоять курган. Несколько раз он отходил от полотна, поднимался на холмы, однако сколько ни вглядывался в даль — не узнавал степи. Не теряя из виду дороги, он шел по высоким местам, и округа открывалась во все стороны на многие версты. От земли исходили покой и безмолвие, последнее ощущение опасности исчезло совсем, когда он перевалил седловину и стал подниматься на холм, вершина которого уже была подсвечена восходящим солнцем. То было самым высоким местом в округе, и уж оттуда-то наверняка можно рассмотреть всю окрестную степь. И если он прыгнул вовремя, если не запоздал поезд, то должна показаться Уфа.
Он шагал не скрываясь, молодая трава, мягко стелясь под ступнями, еще не колола ног. И земля еще не была иссушена ветрами и выжжена солнцем до шершавой коростности. Он заметил лист подорожника, маленький, невызревший, бог весть как занесенный сюда, присел и сорвал его. Наверное, тут была когда-то дорога или тропка, и вот она давно исчезла, стерлась с земли, а подорожник все еще растет по привычке… Андрей приспустил с плеча френч и приложил лист к пулевому следу; кровь уже запеклась, и нательная рубаха коробилась, терла и тревожила ранку. Управившись с нею, он вымыл росой руки, протер влажными ладонями лицо и вдруг увидел на вершине холма отчетливую человеческую фигуру. Освещенный солнцем человек стоял в полный рост по пояс в траве и словно поджидал его. «Бутенин! — промелькнуло в сознании. — Обошел!» Андрей быстро двинулся вверх, прямо на него.
— Стреляй! — крикнул он и погрозил кулаком. — Но пока я в степь не схожу, пока курган не найду — живым не возьмешь. Я же тебя добром просил!..
Он замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Еще мгновение назад он ясно видел Бутенина, но сейчас на вершине холма в полусотне сажен стоял каменный истукан. Вконец обескураженный, Андрей взбежал на холм и остановился у подножия полузанесенного землей, грубо вытесанного изваяния. Камень выветрился, стал рябой и черный от времени; на груди и плоском лице идола Андрей заметил довольно свежие пулевые царапины и еще какие-то следы, словно его кто-то методично и долго клевал кайлом или ломом. Трава у подножия росла густо, темнее и выше других трав, и казалось, будто изваяние оплетено пихтовым венком. А чуть поодаль густо рос и уже набирал цвет подорожник…
Значит, то место будет левее, к югу, и недалеко должен быть полустанок, куда оставшихся в живых привезли вместе с мертвыми белочехами. На склоне соседнего холма он заметил строчку железнодорожной насыпи и несколько темных крыш среди молодой зелени. Да, все на месте и ничего не изменилось за два года… И, судя по каменному идолу, вряд ли что изменится даже за две тысячи лет…
Он успел сделать вниз несколько шагов, как услышал хрипловатый, задыхающийся от бега голос Бутенина:
— Березин… Стой!.. Стреляю!
Андрей вздрогнул, но не оглянулся, прибавив ходу: пусть стреляет в спину, если поднимется рука…
— Стой, говорю! — вновь прикрикнул Бутенин, и тяжелый топот навис, казалось, над самыми плечами. — Я шутки пошутил…
Он дернул Андрея за руку, но тот вырвался и упрямо зашагал на юг, прочь от насыпи.
— Тебе хоть кол на голове! — захлебнулся от гнева и усталости Бутенин. — Ведь стрелю!
Словно забыв о конвое, Андрей прикипел взглядом к земле. В молодой траве он увидел старые тележные следы, глубоко врезанные в землю, как если бы тяжелогруженые повозки несколько раз прокатили по одному месту: еще не дорога, но уже и не одиночный след, чтобы пропасть ему в степи…
Десятый век. Древняя Русь накануне исторического выбора: хранить верность языческим богам или принять христианство. В центре остросюжетного повествования судьба великого князя Святослава, своими победами над хазарами, греками и печенегами прославившего и приумножившего Русскую землю.
На стыке двух миров, на границе Запада и Востока высится горный хребет. Имя ему - Урал, что значит «Стоящий у солнца». Гуляет по Уралу Данила-мастер, ждет суженую, которая вырастет и придет в условленный день к заповедному камню, отмеченному знаком жизни. Сказка? Нет, не похоже. У профессора Русинова есть вопросы к Даниле-мастеру. И к Хозяйке Медной горы. С ними хотели бы пообщаться и серьезные шведские бизнесмены, и российские спецслужбы, и отставные кагэбэшники - все, кому хоть что-то известно о проектах расформированного сверхсекретного Института кладоискателей.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Повесть о рыбаках и их детях из каракалпакского аула Тербенбеса. События, происходящие в повести, относятся к 1921 году, когда рыбаки Аральского моря по призыву В. И. Ленина вышли в море на лов рыбы для голодающих Поволжья, чтобы своим самоотверженным трудом и интернациональной солидарностью помочь русским рабочим и крестьянам спасти молодую Республику Советов. Автор повести Галым Сейтназаров — современный каракалпакский прозаик и поэт. Ленинская тема — одна из главных в его творчестве. Известность среди читателей получила его поэма о В.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.