Крах диссидентки - [9]

— Подожди, я велосипед возьму, — откликнулся Алеша. Его мало интересовали американские джинсы, он боялся одного: выпустить из рук дорогую ему игрушку.

— Никуда твой велосипед не денется! — уже сердито бросила Вита. Ее раздражало, что не только Арсений, но и сын не радуется тому, что радует ее.

— Вита, напрасно ты сердишься, — примирительно сказал Арсений, едва сдерживаясь. Понимал, что говорит не то, что следовало бы, но ничего умнее сейчас не мог придумать.

Вита только поморщилась, посадила Алешу на велосипед и покатила его из комнаты. Арсений стоял возле празднично накрытого стола, смотрел на Витину книгу, изданную в Нью-Йорке, и не знал, что ему делать…

6

Мрачною стеной встала меж Арсением и Витой изданная в Нью-Йорке книга, изданная тайком, как вызов общественному мнению. И хотя стена эта была невидимой, они все время натыкались на нее. На другой день после возвращения (а она ездила-таки в Москву) Вита забрала Алешу и подалась к матери. То, что она не захотела, чтоб он отвез их на машине, поехала автобусом, — свидетельствовало уже о страшной обиде. Вообще у нее вошло в обычай: стоило им поссориться, как она бежала к матери. Брала и Алешу с собой, если он был дома, зная, что этим больше всего допечет Арсения. Сидела в доме матери, будто в осажденной крепости, пока Арсений не приезжал сам, не выходила и на улицу. Не раз Арсений думал: если бы он первым не шел на примирение — даже тогда, когда Вита была виноватой! — они бы, наверное, уже разошлись. И приходил к печальному выводу: Вита не любит его. А если и любит, любовь эта значительно меньше ее самолюбия. В его же душе с годами не только не угасало чувство, вспыхнувшее, когда он впервые так неловко поцеловал ее, оно стало более глубоким, более уязвимым. Он не мог представить себе, как сможет жить без Виты, хотя многое из того, что она делала, и не нравилось ему. Но то, что ему не нравилось у Виты, почти не влияло на их личные отношения. Лишь иногда Вита, прочитав критическую рецензию на свою повесть или рассказ, говорила, размахивая перед ним скомканной газетой:

— Видел? Читал! Написано все, что ты мне говорил!

— Значит, совпали наши оценки, и это тебя…

— Должно убедить, что правы вы, а не я? — договаривала Вита. — Да? Ни за что! Ни за что не соглашусь, ибо я пишу кровью сердца, а вы меряете все школьными линейками! Вам, ортодоксам, подавай опус, который не выходит за рамки выработанного шаблона — тогда вы станете бить в барабаны, мол, появилось гениальное произведение.

Но проходило время, Вита клала свое повествование в ящик стола, писала другое — «более гениальное!» — ссора забывалась, не оставляя в их душах того холода, с которого начинается отчуждение. А книгу, изданную в Нью-Йорке, в ящике стола не спрячешь. Ее появление уже свидетельство — для Виты, — что она была права, а не те, кто ее критиковал.

Многие ли советские писатели могут похвалиться тем, что их романы издаются в Америке? А если ей за этот роман, как будто бы сообщило иностранное радио, дадут еще и Нобелевскую премию, то она вообще станет считать себя выше всех. Неприятно, правда, что в той радиопередаче Виту назвали диссиденткой. Она ведь ничего такого не сделала, чтобы заслужить это. Не вела никакой вражеской пропаганды, как это делали те, что сами себя называли диссидентами, не передавала клеветнической информации на Запад, потому что, правду говоря, с презрением относилась к окололитературной бездарной злобно-завистливой публике, которая не могла подняться выше анонимных пасквилей.

— Я пишу то, что думаю, что чувствую. И не боюсь никакого суда, никакого наказания! — хвастливо заявляла Вита.

Прошла неделя, а жена не приезжала. Не писала, не звонила. Арсений нигде не мог появиться, чтоб его не засыпали вопросами: что это за роман у Виты? Почему она его издала в Нью-Йорке, а не в Киеве? Читал ли он, Арсений, рукопись? Что думает о романе?

Словно бы не случилось ничего особенного: произведение написано на том же уровне, на каком и другие Витины творения. Правда, на многих страницах его, как на кактусовых листках, натыкано немало разных колючек. А кое-где и дегтем пахнет. Один знакомый иронизировал: да за наш деготь на Западе сейчас дают — дежка за дежку — самые дорогие французские духи, что является великим соблазном для женщин, которые очень уж рьяно увлекаются искусством косметики.

Редактор газеты учинил Арсению настоящий допрос. Вызвал его в кабинет, велев секретарю Люсе никого к нему не пускать и телефон не включать; долго усаживался в свое кресло, будто искал такую позу, при которой удобнее вести неприятный разговор. Спросил, понизив голос:

— Что это за разговоры о Витином романе? Правда или сплетни?

— Не знаю, что вы слышали, — недовольно ответил Арсений, он страшно не любил слушать сплетни, а тем более принимать участие в их распространении.

— Говорят, Витин роман вышел в Америке?

— Да, вышел, — коротко подтвердил Арсений.

— И ты его видел? — допытывался редактор, который все еще, видимо, не верил, что такое могло случиться.

— Даже в руках держал, — усмехнулся одними губами Арсений.

— Так-так, — промолвил редактор, снова заерзав в кресле, как всегда, когда очень волновался. — Так-так… И ты читал этот роман?