Крах диссидентки - [48]

На сельских кладбищах не оставляют места для родных. Умер, похоронили там, где было место. Настанет время прощаться с жизнью, скажем, жене, ей место найдется. Нечего, мол, приходить, смотреть и думать: «А вот тут и я буду лежать!» На том свете — то есть на этом кладбище! — еще не так много людей, найдут друг друга, если захотят.

На могиле отца, как на могиле солдата, Арсений поставил обелиск со звездой (изготовленный в Киеве), а на могиле матери железный крест. На обеих могилах, как это уже тогда делали в селе, были поставлены железные ограды.

— Вот тут, Алеша, похоронена твоя бабуся Мария, — сказал Арсений сыну, печально опустив голову и в мыслях увидев себя таким, как Алеша, когда он, бывало, держась за руку матери — страшно было! — приходил сюда на чьи-то похороны.

Алеше было два года, когда умерла мать Арсения, он не помнил ее, а потому только удивленно взглянул на отца: какая бабуся? Его бабуся не здесь, а в Яворине. «Вот и еще один обрыв цепи поколений. Алеша из моего рода, кроме меня, никого знать не будет», — думал Арсений, взяв сына за ручку и переходя между оградами к отцовой могиле. Отец умер, когда Алеши и на свете не было, а потому Арсений ему уже не сказал, что тут лежит его дед Андрей. Однако, вспомнив про коробок от спичек с осколками, спросил сына:

— Ты помнишь, я тебе показывал осколки?

— Те ржавые, колючие? — вспомнил Алеша, он просил отца отдать их ему, а тот пообещал отдать, когда он вырастет. — Ты мне их теперь отдашь?

— Вот тут похоронен твой дед Андрей, который принес в своем теле те осколки с войны, — так торжественно произнес Арсений, что и Алеша, проникшись его настроением, перестал общипывать листочки молочая и смотреть, как на оборванных местах выступает густое молочко, внимательно взглянул на отца.

Постояв, Арсений взял Алешу за руку и повел по старой (а вернее — древней!) части кладбища. Обходя могилы, остановился на краю крутого склона, откуда открывался далекий простор. Внизу сверкал Псел, дальше тянулись луга с одинокими вербами, озерцами, которые оставались после половодья и высыхали после страдной поры, оставляя аистам все, что успело вылупиться и вырасти в их теплых, неглубоких, заросших травою водах. Маленьким Арсений бегал туда руками ловить карасиков. Похлопает по густой шелковистой траве руками, несколько рыбок и вынырнут со дна, затрепещут испуганно на траве. Идите сюда, в мешочек.

— Хорошая речка? — любуясь Пслом, спросил Арсений сына.

— Хорошая, только кривая, — ответил Алеша.

Арсений усмехнулся: Псел действительно извивался как вьюн между крутым правым берегом и пологим левым.

— Покатаемся на лодке? — Алеша любил прогулки с отцом по реке. — Покатаемся?

— Я ключа не взял, — Арсений правда не подумал о том, что кладбище недалеко от Псла и можно было бы, прежде чем вернуться домой, покататься на лодке. — Давай искупаемся!

— Давай! — подпрыгнул от радости Алеша и побежал с горы вниз, крича: — Папа, догоняй меня! Догоняй!

5

Арсений хоть и сказал Степану Дмитриевичу, что готов поехать за Линой и ее девочкой, привезти их домой, тот не позвал его. От Лиды он узнал, что Лина с дочкой уже дома. Девочка, мол, бледная, слабенькая, но веселая, ходит по двору. Обидно стало Арсению, он почему-то ждал момента, когда поедет в больницу, увидит Лину и малышку. В тот раз его ночью подняли, а теперь — когда ребенок здоров! — и днем не нашли. Кто-то другой привез Лину с ребенком. И он почувствовал, что словно бы ревнует ее к этому другому. Невольно посмеялся в душе над собой: какое дело ему до Лины, до ее судьбы? Просто приятно смотреть на нее, как на каждую красивую женщину. Хотел сам пойти к Степану Дмитриевичу, да не смог преодолеть внутреннего сопротивления: подумают, что пришел еще раз услышать слова благодарности, какие он уже слышал и какие, казалось, были преувеличенными, а потому вызывали в его чуткой к незаслуженным похвалам душе неприятный осадок.

Осталось еще несколько дней отпуска, Арсений не ходил на Псел ловить рыбу, только катался с Алешей на лодке, купался, загорал. И вот, спускаясь как-то вниз по реке, увидел женщину, что сидела, склонив голову, над круглым тазиком, а возле нее по колено в воде — смугленькую девочку. Он даже глаза закрыл: не померещилось ли то же, что видел раньше, что глубоко врезалось в зрительную память? Нет, то была Лина с дочкой. Она все еще не замечала его, сидела в купальнике, накинув на плечи халатик, боясь, должно быть, обжечь их, потому что они были еще белыми, как эта пена, что клубилась в ее руках, переливаясь через край тазика. Арсений повернул лодку к берегу. Девочка, услышав шум весел, обернулась, крикнула, как тогда:

— Мама, лодка плывет!

Лина бросила взгляд на речку, увидела Арсения и, выпрямившись, резким движением стряхнула пену с рук. Не заметила, что халат упал в воду, течение подхватило его и понесло вдоль берега.

— Мама! — испуганно воскликнула Тома. — Твой халат вода взяла!

Лина оглянулась, вскочила, догнала халат, встряхнула его и надела мокрый, подпоясавшись поясом. Лодка ткнулась острым носом в песок. Арсений сказал:

— О, вы совсем здоровы! Здравствуй, Лина!