Крах диссидентки - [44]

— Слышу, слышу, — сонно отозвался Арсений.

— Тут такая оказия… — продолжал шепотом Михаил. — Ты слышишь меня?

— Слышу, слышу, — все еще сонно бормотал Арсений.

— Прибежал Степан Дмитриевич, просит отвезти Линину дочку в больницу… Приступ аппендицита, а никакого транспорта.

— А где он?

— Да во дворе стоит! Говорит, любые деньги заплачу, ребенок умирает.

— Включи свет! — Арсений сбросил с себя одеяло.

Ночь была такая темная, что он, выйдя из освещенной веранды во двор, разглядел только огонек чьей-то цигарки, он то вспыхивал, то угасал. Остановился на пороге, пока глаза привыкли к темноте, увидел: огонек цигарки приблизился к нему. Услышал в темноте голос:

— Арсений, прости… Ну такое случилось… Проснулись ночью, а она: ой-ой-ой… Что такое? Животик, говорит, болит. Мы ей и то, мы и сё — нет, стонет, бедная, хватается ручонками за животик: ой, болит, ой, мамуся, болит… Бабы плачут. Я побежал за фельдшером. Тот говорит, упал с велосипеда, несите, мол, ребенка сюда. Я понес. Бабы трусцой за мною. Пощупал фельдшер, пощупал, зевая, да и говорит: плохо дело. Похоже, мол, на аппендицит. Надо немедленно везти в больницу. Вот вам направление. Ну взял я эту бумажку, а сам думаю: «Да где же машину найти среди ночи?» Несу несчастного ребенка домой, бабы за мной, слышу, носами шмыгают. Вот публика: думают, если поплачут, то все само собой сделается. Побежал я к председателю. Нет его, уехал на своем «бобике» в Кринки к родителям, да и заночевал там. Я в гараж. Все машины возят хлеб на элеватор прямо от комбайнов, потому что косят и ночью. Я на тракторную. Бери, говорит бригадир, трактор. А меня как-то возили на прицепе в больницу, так думал, что и душу вытрясут. Баба видела, что ты приехал, говорит, пойди — может, не откажет. Ты уж прости, что я…

— Идемте! — коротко сказал Арсений. — Только как мы ночью проберемся через объезды. Я днем еле-еле их осилил.

— Да уж как-нибудь… — бросив цигарку и затоптав ее ногою, неуверенно произнес Степан Дмитриевич. — Самый плохой объезд в той балке, где кончаются наши поля. Надо взять лопату и фонарь.

Подъехали ко двору Степана Дмитриевича, и он побежал в дом. Арсений, не выключая фар, чтобы было светлее, вышел из машины, не зная что делать: подождать здесь или идти в дом. Но вот послышался взволнованный говор, слабенький детский стон, и увидел: Лина несет, прижав к груди, завернутую в простыню девочку, перевязанную чем-то черным. A-а, да это же ее коса. Арсений открыл задние дверцы, помог Лине, придерживая ее за плечи, сесть в машину, так как руки ее были заняты. Когда Лина села — она даже не поздоровалась с Арсением, все время успокаивая девочку, — он закрыл дверцы, пригласил:

— А вы, Степан Дмитриевич, садитесь впереди! Сильнее, сильнее стукните дверцей, а то она не закрылась. Вот так! Ну, поехали!

— Ты ж мое золотенькое… — запричитала Линина мать, оставшаяся во дворе.

— Баба, ты что, с ума сошла? — прикрикнул на нее Степан Дмитриевич. — Дитя живое, а она голосит как на похоронах! Уходи прочь, не растравляй душу! Поехали! Поехали! Ох эти бабы!

Машина тронулась, и все умолкли, только девочка тоненьким голоском, словно слепой котенок, стонала у Арсения за спиной, и от этого стона по спине пробегали мурашки. «Везет мне в родном селе, — думал он. — В тот раз на похороны попал, сейчас вот…»

— Тут первый ухаб, так ты бери вправо, по стерне, — прервал мысли Арсения Степан Дмитриевич. — Только бы не вспахали сегодня это поле. Нет, пока стерня. Видишь, как высоко скошено? А хлеба были низкие, соломы мало. Я сегодня на наряде был, сказал: что вы, ребята, себе думаете? Тут осторожнее, канава. Лина, держи ребенка, а то подкинет.

Машина, ревя и буксуя на стерне, выскочила, но тряхнуло на канаве так, что девочка заплакала. Арсений, чувствуя себя виноватым, оправдывался, обернувшись к Лине:

— Боялся, что засяду.

— Ничего! Ничего! — вместо Лины отозвался Степан Дмитриевич. — Лучше потерпеть, чем буксовать. Ты думай только об одном: как быстрее доехать.

Одолели еще два объезда, остался один, самый опасный. В свете фар заблестела вода. Степан Дмитриевич сказал:

— Давай выйдем и посмотрим, как лучше проехать, а то, слышишь, тут и лягушки квакают!

— Может, я с Томой тут пешком пройду? — впервые за всю дорогу подала голос Лина, которая, не выпуская ребенка из рук, ворковала что-то, успокаивая дочку.

— А и правда — иди! — согласился Степан Дмитриевич. — А то тут будет подбрасывать, как на тракторном прицепе. Держись только за меня, а то еще споткнешься и упадешь. Ага, тут, гляди, нам надо взять правее, а то колея по колено. Можем и на пузо сесть! Ой дороги! Черти бы на них катались! Может, я и не доживу до того времени, когда тут асфальт проложат.

— Михаил говорит, что вот-вот… — промолвил Арсений.

— Мы это «вот-вот» давно слышим. Лина, осторожно, яма, — высвечивая дорогу фонариком, предупредил Степан Дмитриевич. — Давай обойдем с этой стороны. А малышка, бедная, не умолкая стонет — наверное, болит очень. Ну да теперь уже до больницы рукой подать. Дай боже нам эту жабью яму перескочить. Ну, Арсений, задали мы тебе хлопот.

Прошли объездом до дороги, Лину оставили с девочкой под шелковицей на обочине, а сами вернулись к машине, что, казалось, испуганно смотрела на них яркими глазами-фарами, увидев, какой отрезок дороги ей надо проехать. Вспомнилось Арсению, как он бежал из села от дождя и ночевал в машине. И мысль: «А если бы такое случилось с Алешей? Вита бы не держала его на руках, стоя вон там в темноте, как стоит Лина, прижав ребенка к груди». Алеша сейчас сладко посапывает под одним одеялом с детками брата, не чувствуя, что судьба его чем-то обошла, так как тетка Лида вечером выкупала его, как и своих детей, накормила и уложила спать. Что еще малышу надо? У него есть все, что и у других детей.