Крах диссидентки - [13]

— Алеша! Алеша! — позвал Арсений.

Малыша поблизости не оказалось, и Арсений вышел на улицу. Какой-то мальчик — лет двенадцати — ехал на велосипеде, а Алеша, в толпе таких же малышей, как сам, бежал следом. Малыши кричали, махали руками, смеялись: всем было весело! Шарик бежал впереди и, оглядываясь, тоже веселым лаем перекликался с друзьями. «Жизнь бурлит», — невольно усмехнулся Арсений. Кто на чужом велосипеде едет, а кто следом бежит — главное, что всем весело. Алеша и не догадывается, что, возможно, в эти дни может круто измениться его беззаботная, хотя и бродячая, но радостная жизнь.

— Алеша! — позвал Арсений.

Мальчик на велосипеде, увидев его, соскочил с сиденья и дал стрекача, будто Арсений за ним гнался. Другие остановились, Шарик сел, удивленно поглядывая то на малышей, то на Арсения.

— Алеша! Иди-ка сюда! — позвал Арсений, ласково улыбаясь, чтобы сын видел, что он не сердится. И когда Алеша, звеня звоночком, подъехал на велосипеде, сказал: — Я возвращаюсь в Киев. Поедешь со мной?

Алеша оглянулся на мальчиков, стоявших посреди дороги, на Шарика, который, высунув длинный розовый язык, преданно смотрел на него, готовый снова с веселым лаем помчаться за велосипедом, промолвил:

— А можно, я тут буду кататься…

— Ну катайся, — помрачнел Арсений: казалось, что и сын, как и Вита, становится безразличным к нему, чужим.

Когда Арсений завел машину, из дома вышла Елена Львовна. Глаза у нее были красные: плакала. «А если она знает, что у Виты другой?» — внезапно мелькнула мысль, вызвав в душе такую вспышку возмущения, негодования, что у него даже дыхание перехватило. Да, она знает дочкины тайны. Бережет их. Если даже она и осуждает дочь, то все равно ничего не скажет ему, ибо кто он такой для нее? Витин муж? Отец внука? Завтра Вита приедет сюда с другим, и добрая, безвольная Елена Львовна, боясь сделать что-нибудь наперекор дочери, примет его, станет угощать чаем…

— Ты уже едешь? — тихо, но без всякого удивления спросила Елена Львовна.

«Знает! Она все знает!» — снова подумал Арсений. На языке вертелись слова: «Еду, ведь должен же я отыскать вашу дочь!» Но, не желая говорить того, в чем, может быть, потом придется раскаиваться, хмуро проговорил:

— Завтра на работу. Алеша, ты где? Иди, попрощаемся… — И когда сын подбежал, не выходя из машины поцеловал его, включил скорость и газанул так, что машина вмиг вылетела со двора, вздымая пыль, помчалась, подпрыгивая на выбоинах, по улице.

Хотя то, что Вита бросила его, было пока что только предположением, он уже страдал так, будто точно знал, что это произошло. Спрашивал себя: почему? И отвечал: давно уже чувствовал, что между ними чем дальше, тем глубже и заметнее наступало какое-то глухое отчуждение. В последнее время Вита находила тысячи всяких причин, только бы избежать близости. А если ей все-таки приходилось уступать, она холодно принимала ласки и словно бы страдала, что подчинилась его желанию. Вспомнилось, как он хотел еще дочку, и она не только категорически отказалась родить ребенка, но рассердилась так, что несколько месяцев спала в своей комнате, на узеньком диванчике. После того случая он уже и не заикался об этом. Да и сам, видя, как она равнодушна к сыну, понимал, что, кроме славы, Виту, собственно говоря, ничто по-настоящему не беспокоит. Он не только смирился с тем, что ему не суждено иметь дочку, но все чаще думал: «Как хорошо, что у нас только Алеша».

9

В Киев Арсений вернулся, когда уже стемнело. Подошел к своему дому, глянул на окна квартиры и остановился: в Витиной комнате горел свет. Она дома! Стало стыдно за все то, что думал о ней, возвращаясь из Яворина. Постоял на улице, стараясь утишить волнение. Лифт работал, и он, не запыхавшись, хотя и тяжело дышалось, добрался до четвертого этажа. Позвонить? Нет, отопрет дверь своим ключом. Но она оказалась на цепочке. Он трижды, как всегда, нажал на кнопку звонка и сразу услышал в коридоре энергичные шаги. Звякнула цепочка, дверь открылась, и Арсений, переступив через порог, оказался в крепких, горячих Витиных объятиях. Она покрыла поцелуями его лицо — избегая губ! — и, едва сдерживая рыдания, прошептала:

— Боже, как я соскучилась… Как соскучилась…

Арсений держал ее обеими руками за талию так же, как в тот день, когда впервые поцеловал, и думал только одно: «Моя… моя…» И вмиг исчезли все проблемы, над которыми упорно ломал голову. Да и что они, эти проблемы, значат перед слиянием двух душ?

На столе опять, как и тогда, когда Вита вернулась со своей книгой, стояли коньяк и шампанское, только вместо бутербродов — конфеты и виноград. Так же, как и тогда, Вита подвела Арсения к столу, не выпуская его руки из своей. Он легонько пожал ее пальцы, и она ответила, ласково взглянув на него.

Налила полные рюмки, одну подала Арсению и, пристально глядя ему в глаза, — в ее больших серых глазах играли манящие чертики! — торжественно проговорила:

— Давай все отбросим! Все! Выпьем за нашу любовь! Я люблю только тебя! — И, выпив коньяк, поставила рюмку, обняла Арсения, припала губами к его губам. Но вдруг резко отстранилась, упала на стул, заплакала, закрыв лицо руками. — Боже, что я пережила, что пережила за эти дни…