Краболов - [15]

И настроение передалось и команде. Когда матросы поняли, что их заставляют работать, стравливая с рыбаками, и, таким образом, порядочно дурачат, они тоже принялись время от времени «саботировать».

Если кто-нибудь перед началом работы говорил: «Вчера здорово переработали, сегодня будем саботировать!» — то все так и делали. Но этот так называемый «саботаж» заключался только в том, что они работали несколько менее напряженно.

Все ослабели. «Придет момент —  волей - неволей будем действовать. Раз нас убивают, то уж все равно»,—думалось каждому. Им было уже невмоготу.

— Транспорт! Транспорт!—крикнул кто-то на верхней палубе.

Крик этот услышали внизу. Все, кто в чем был, попрыгали с нар «нужника».

Транспорт занимал мысли экипажа и рыбаков еще больше, чем женщины. Этот пароход приносил с собой запах Хакодате, запах «твердой земли», на которую они уже давно не ступали. К тому же транспорт доставлял им письма, рубашки, белье, журналы и все прочее.

Они вцепились в посылки своими узловатыми пальцами, провонявшими запахом крабов, и взволнованно потащили их в «нужник». Усевшись на нары по-турецки, поставив свертки между ног, они стали развязывать посылки. Тут были разные разности. Письма от детей, нацарапанные неуверенным почерком под диктовку матери, полотенца, зубной порошок, зубные щетки, туалетная бумага, кимоно, из складок которого вдруг выпадало слежавшееся от придавившей его тяжести письмо жены. Рыбакам хотелось уловить притаившийся в вещах запах «родного дома». Они старались почувствовать молочный запах детей, теплый запах тела жены.

Матросы и рыбаки, которым ничего не прислали, расхаживали, засунув руки в карманы штанов.

— Пока тебя нет, ее уж кто-нибудь подцепил, — подтрунивали над ними.

Один из рыбаков в стороне от общего шума задумался, уставившись в полутемный угол, снова и снова загибая пальцы на руке: из письма, доставленного транспортом, он узнал о смерти своего ребенка. Ребенок умер два месяца назад, а он и не знал об этом. В письме говорилось, что на радиотелеграмму не хватило денег. Рыбак сидел мрачный, сам не свой.

У другого было как раз обратное. В письме была вложена фотография младенца, похожего на маленького скользкого осьминога.

— Ишь ты какой! —  громко расхохотался рыбак.

И широко улыбаясь, он всем показывал фотографию, говоря: —  Что скажешь? Вот у меня какой сын родился!

Были в посылках вещи, сами по себе ничего не значащие и о которых могла вспомнить только заботливая жена. При виде таких вещей у каждого сердце начинало тревожно биться; людей безудержно тянуло домой.

  На транспортном пароходе прибыла посланная Компанией кинопередвижка. Вечером, когда закончили перегрузку только что изготовленных консервов, на суднесостоялся киносеанс.

  Два-три молодых человека совершенно одинакового вида, в широких кепках набекрень, галстуках бабочкой широких брюках, вошли с тяжелыми чемоданами на краболов.

—  Ну и вонь! Ну и вонь!

С этими словами они сняли пиджаки и, посвистывая, начали натягивать экран, отмерять расстояние и устанавливать аппаратуру. Рыбаки почувствовали в этих людях что-то «не морское», что-то похожее на них самих, и это их страшно привлекало. И команда и рыбаки, повеселев, приняли участие в приготовлениях.

Пожилой, простоватый на вид мужчина в толстых золотых очках стоял немного поодаль и вытирал с шеи пот.

—  Бэнси-сан[15] , не стойте там: блох нахватаете!

Тот подскочил, точно наступил на раскаленное железо.

Смотревшие на него рыбаки расхохотались.

—  Ну и места! —  произнес бэнси хрипловатым, скрипучим голосом. —  Возможно, что вам и неизвестно... но всё же, как вы думаете, сколько Компания зарабатывает на том, что забирается сюда? Немало! За шесть месяцев  —  пять миллионов! За год — десять. Сказать «десять миллионов» —просто. А на самом деле какие это деньги! И акционерам выдают прямо чудовищный дивиденд — двадцать два с половиной процента! Другой такой Компании даже в Японии не сыщешь! А теперь председатель пройдет еще и в депутаты... Не гни он так жестоко, не наживались бы так.

Наступил вечер.

Всем роздали «поздравительные» сакэ[16] , спирт, сушеную каракатицу, тушеные овощи, папиросы и карамель.

Некоторое время стоял шум. Несколько человек из первого ряда вдруг захлопали. Остальные, не разбираясь в чем дело, присоединились к ним.

Перед экраном появился инспектор. Выпрямившись и заложив руки за спину, он заговорил, употребляя непривычные слова, вроде «господа», «осмелюсь» и так далее, пуская в то же время и свои всегдашние выражения: «сыны Японии», «благосостояние страны»... Большинство не слушало. Энергично двигая челюстями, рыбаки жевали сушеную каракатицу.

— Довольно, довольно! —  крикнули сзади.

— Эй ты, убирайся! На то есть бэнси. Ну!

— Тебя бы да твоей палкой!

Все расхохотались. Раздался свист, аплодисменты. При посторонних инспектор не решался дать волю своему гневу; покраснев, он что-то произнес (из-за шума нельзя было разобрать —  что) и отошел от экрана.

Сеанс начался.

Сначала шла видовая картина. На экране появлялись острова Мацусима, Эносима, Киото[17] . Лента иногда обрывалась. Кадры вдруг раздваивались, путались, как от головокружения, на мгновение исчезали, оставляя после себя одно белое пятно экрана.